Лиза Голикова о Варе и Феде

Федору и Варваре почти шесть, и кажется, что они уже взрослые. Так кажется мне и Варе. А Феде почему-то нет.

— Мам, я еще маленький.

Он выше Вари на целую голову, тяжелее в полтора раза, крупнее — в два, а все равно "еще маленький".

— Ну как же так?! — Варя совершенно искренне этого не понимает. А я стараюсь. Но даже мне — сложно.

Казалось бы, есть избитое: "все дети хотят быстрее повзрослеть". Так всегда было. Я очень хорошо помню это про себя. Начав отрицать все родительское довольно рано, я на каждое ласковое отцовское "дочь" реагировала межзубным "я сама" и "знаю". И сейчас — буду честной — веду себя так же. Пытаюсь выжить это в себе, пережить. Но это не девается никуда, как бы я ни старалась. А у Феди — не так.

Казалось бы — радоваться? Ребенок, который хочет быть ребенком. Не противится сидеть на руках, подставлять щеку для поцелуев. Счастье?

Мы едем в город. Решили, что на Патриаршие. Любимое Варино место в Москве. Там сейчас снежно.

— Так тихо, что можно услышать, как шелестит снег,— Федя закладывает свою руку в мою ладонь.

Идет рядом и спрашивает.

— А я любил смотреть на снег, когда был маленький?

— Тебе нравилось его ловить, и ты ужасно расстраивался, когда, поймав снежинку, видел, как она вдруг исчезала.

— Потому что таяла?

— Видишь, теперь ты все знаешь.

— Жаль. А тогда? Я не знал, а ты мне рассказывала?

— Да.

— А может быть, не стоило об этом говорить?

Он прав в очевидном. Не стоило конвертировать сказочный детский мир в жесткий взрослый, ведь ценность всего вокруг стремительно падает. Превращая сказки в повести, тайные буквы — в простые слова.

Они учатся читать.

— М-о-й з-а-й-к-а х о ч е т к м а м е,— Варя старательно складывает буквы в слоги, потом — в слова и предложения.

— М. О. Й .... Я не хочу читать,— Федя закрывает букварь.— И знать ничего не хочу. И думать тоже не хочу.

— Ты не прав, Федор,— я стараюсь терпеливо объяснять, почему это так важно. Читать, знать и даже думать и понимать. Называя его "Федор", я призываю его собраться, перестать канючить и сделать то, что "надо". И таких "надо" у него становится великое множество. Я говорю это сыну, но понимаю, что, возможно, я не права. Федя взрослеет, и мир становится для него другим. Не таким уютным, теплым и сказочным. Он хочет от всего этого взрослого спрятаться. И это "хочу быть маленьким" — защитная реакция. И у него еще есть силы защищаться.

— Варь, давай я построю тебе замок. Белый, снежный. Ты же принцесса, поэтому замок не растает, даже когда придет весна.

— Федь, ну как же не растает? Такого не бывает. Не говори глупости,— желание Вари быть взрослой еще не конвертировано в жесткий цинизм, но даже эти слова Федю очень расстраивают.

— Ну подожди. Давай просто представим, что снег не умеет таять.

— Глупости.

Федя крепче сжимает мне руку, Варя убегает далеко вперед, а мы с сыном идем по снежным чистым дорожкам, пока они не почернели и не растаяли.

— Мам, а я так долго могу идти. Целую вечность. Давай?

Я отвечаю "давай". И, может быть, впервые радуюсь, что этого не слышит Варя, которая сказала бы обязательное "замерзнут ноги", "захочешь спать", "снег превратится в слякоть". Она уже зашла в кафе, разделась и усаживается за столик, словно совсем взрослая.

Отказавшись от пирожных, Варя мечтает:

— Мам, я так хочу вырасти поскорей.

Федя:

— А я не хочу. Всегда буду маленьким.

— Почему?

— Я так решил.

— Тогда тебе надо дать соску, укутать в пеленку и катать в коляске.— Варя категорична.

По Фединой реакции на это видно, что он всему этому мог бы быть рад. Но:

— Не надо мне сосочку и колясочку. Понимаешь? Я просто маленький.

У Феди есть одно свойство. Он говорит уменьшительно-ласкательно. Заинька, подушечка, брючки, ложечка, кашка, снежок, автобусик, домик и даже монстр у Феди монстрик. Вот так.

— У нас закончилась водичка, надо пойти в магазинчик, а еще ты забыла помазать мне носик оксолинчиком, мамочка.

Я объясняю:

— Вода. Магазин. Нос. Оксолин, в конце концов.

— Мамочка!

— Да.

— Ты же мамочка?

— Да, сын. Прости.

Мне стыдно. Стыдно. Он еще маленький.

Вечером, укладываясь спать, я несу почти шестилетнего сына в кровать, укладываю на подушку, укрываю одеялом, обнимаю, целую. Читаю сказку. А Варя шепчет вдруг:

— Мам, ты знаешь, а ведь так хорошо, что наш Федя маленький. И мы с тобой — Мамочка и Варенька. Так приятно, если не будет по-другому никогда.

А вдруг и правда? Мамочка и Варенька. И он теперь не Федор, а — Феденька и Федюшка. Навсегда.

P.S. Еще вчера я бы, поморщившись, вычеркнула это последнее в тексте слово. А сейчас — пусть. И точка.