"Human requiem", или "Ein deutsches Requiem" ("Немецкий реквием") Иоганнеса Брамса — копродукция Rundfunkchor Berlin и танцевальной компании "Саша Вальц и гости" претендует стать особым событием сезона. В новаторском перформансе не без удовольствия поучаствовала ОЛЬГА ГЕРДТ.
Премьера перформанс
Постановки для "Новации", которые эксперты "Золотой маски" ищут по России с фонарями, натыкаясь на одних и тех же фигурантов, в компании немки Саши Вальц пекут как пироги. Сезон открыли в лесу — оперой "Дидона и Эней" на открытой площадке Waldbuehne. Затем запустили серию экспериментальных перформансов "Звук и движение". Теперь обратили на себя внимание, поставив заупокойную мессу Иоганнеса Брамса "Ein deutsches Requiem". Первую скрипку в проекте сыграла не Саша Вальц, выступившая здесь как драматург, а ее дебютировавший в качестве режиссера не менее знаменитый супруг — продюсер Йохен Зандиг, инициатор компании "Вальц и гости" и еще нескольких громких проектов. Начиная с культового сквота "Тахелес", объединившего в период падения Стены андерграундных художников в Восточном Берлине, и заканчивая нынешним Radialsystem — новая база Саша Вальц на территории бывшей насосной фабрики за пару лет превратилась в престижнейшую площадку. Проект "Human Requiem" — для смешанного хора, баритона, сопрано и фортепиано в четыре руки показали именно здесь.
Об особых условиях зрителей оповестили заранее: хор де смешается с публикой и придется все время двигаться, так как кресла из зала вынесут. Не предупредили только, что чудеса начнутся с порога. Фойе оборудовали под гардеробную, где для каждого зрителя повесили по котомке из грубой мешковины, куда следовало убрать сапоги да ботинки, переобувшись в лаптеобразные льняные тапочки. Зрителей, по-детски запыхтевших и запутавшихся в тесемках, надо было видеть. Скоро выяснилось, что цель акции довольно прагматическая. В зале, без кресел и сцены вместившем более 400 человек — 350 зрителей плюс хор, солисты и пианисты,— двигаться предстояло бесшумно, чтобы не повредить тончайшую музыкальную ткань, которой смешавшиеся с толпой хористы "повязали" публику. Это возникающее при первых звуках и на словах "Блаженны страждущие, ибо они утешатся" ощущение связанности — с другими людьми и пространством — не оставляет до конца действия. Причем связь эта не монолитная, а текучая, подвижная и необычайно хрупкая — чувством ответственности за нее преисполняешься сразу. "Строить" публику не приходится: зрители будто сами понимают, что им делать. Они расступаются во второй части реквиема "Если всякая плоть — как трава...", когда мужская и женская части хора разрезают массовку по диагоналям, так что получается крест. Уважительно отступают, образуя пустое место возле "мертвого тела", распростертого у ног пирамидкой выстроившегося хора. Тихо смеются и качают головами, когда хористы весело кидаются в них рисом, которым только что посыпали покойника. А то вдруг дружно и бесшумно опускаются на пол и сидят как можно экономнее, поджав ноги и завернув плечи, чтобы не стеснять движущихся хористов.
Чувствуется не только твердая рука отлично распорядившегося пространством Йохена Зандига, но и ясность хореографического мышления Саши Вальц. Только она умеет перемещать по сцене толпы и выстраивать при этом прозрачнейшие архитектурные композиции из звука и движения. Но месса — не опера. Зандиг и Вальц, режиссируя этот сложнейший перформанс с участием непрофессионалов, превзошли сами себя. Много чего не ожидавшие зрители — вроде волшебной сцены с качелями, которые продолжают раскачиваться и после того, как люди оставили их,— часто оказывались застигнутыми врасплох. Когда сопрано Марлис Петерсен положила руку на живот беременной хористке, женщина рядом со мной громко всхлипнула.
В финале распахнулась одна из боковых дверей, оттуда повалил свет и берлинский — минус 12 — холод. Массовый исход в этот проем поющего о смерти хора остановили дети, вбежавшие с мороза с рулонами мешковины, которые и начали раскатывать под ногами еще не опомнившейся от "видения гробового" публики. На импровизированный домотканый луг зрители уселись почти радостно, ни секунды не сомневаясь, что так и надо. Окруживший их хор затянул о "блаженных мертвых, умирающих в Господе", уводя последние звуки мессы в темноту, медленно пожиравшую силуэт дирижера Саймона Хэлси.