Премьера цирк
В цирке парижского парка Ла-Виллет показывают спектакль "Это конец", поставленный известным молодым режиссером Давидом Бобе с выпускниками школы французского Национального центра циркового искусства. Из всех виденных примеров скрещивания театра с цирком — многие из них хорошо знакомы нашим зрителям — этот показался РОМАНУ ДОЛЖАНСКОМУ самым убедительным.
Редко бывает, чтобы после циркового спектакля помнились не только номера цирковых артистов, но и их лица. В цирке обычно важны физические и технологические умения — ловкость и гибкость артистов, тщательность исполнения номера. А что за люди выступают на арене — не фамилии, а индивидуальности,— остается чаще всего неважным. У Давида Бобе получилось по-другому. То, что он хотел "по-другому", ясно с самого начала, когда артисты медленно вращаются на поворотном круге арены, давая шанс публике разглядеть их и научиться отличать друг от друга, еще не зная, кто здесь жонглер, кто акробат, а кто канатоходец.
О том, как именно цирк и драматический театр могут подпитывать друг друга, есть много мнений. Особенно во Франции, где давно узаконено понятие "новый цирк", теперь, впрочем, используемое весьма неразборчиво. Благодаря фестивалям и гастролям к "новому цирку" приобщены и наши зрители — продукт остается в основном импортным, поскольку к взаимным интервенциям разных жанров в России до сих пор относятся с опаской. Естественно, синтезировать жанры можно в разных пропорциях, в разных местах и с разными намерениями. Вот, например, "Цирк дю Солей" тоже каким-то образом скрещивает цирк с театром, тяготея к театральной сцене и объединяя цирковые номера в подобие сюжетного представления. Но канадский цирк словно подходит к театру с парадного входа — "дю Солей" делает цирковое шоу, подчеркивая, что в этих шоу нет незаменимых индивидуальностей, а звездой является сам спектакль.
Давид Бобе (московским зрителям он известен по спектаклю "Феи", поставленному со студентами Школы-студии МХТ) заходит, можно сказать, с черного хода: он скрещивает цирк с театром жестким, маргинальным и мрачным. Конец, упомянутый в названии спектакля, это не что иное, как конец мира, о котором приглашены высказаться все актеры, занятые в представлении. "Это конец" составлен из десятка новелл, каждая из которых названа собственными именами одного или нескольких актеров — ощущение мозаичности и универсальности апокалиптического настроя усиливается от того, что труппа интернациональна и говорит на разных языках. В каждой истории ощущается не просто документальность высказывания, в каждом присутствует живой человеческий голос. В общем, у Давида Бобе получилось соединение цирка и "новой драмы" — выразительные средства вроде бы цирковые, а высказывание — радикальное, "доковское".
Бывает, что, едва закончив жонглировать, актер должен быстро схватить микрофон и произнести текст. Но это, наверное, лишь внешняя трудность. Серьезнее может оказаться психологическая трудность (кстати, как для актеров, так и для зрителей) — все-таки цирк по природе своей искусство здоровое, радостное, даже оптимистическое, это искусство ловких, тренированных тел, которые должны противиться невеселым социальным рефлексиям. Здесь же в здоровых телах — тревожный дух. Впрочем, цирк дает шанс и пошутить: в эпизоде про любовный треугольник юношей и девушки, гимнастов с подкидной доской, все решает финальный прыжок — взлетев, девушка приземляется аккурат в объятия лежащего парня, и коллизия выбора оказывается разрешена.
Отлично придуманные номера часто вырастают из быта: домашняя мебель, расставленная на арене, или обычная ванна с водой оказываются естественным "предисловием" к традиционным цирковым приспособлением. Давид Бобе придумывает мир, в котором цирк становится способом самореализации, альтернативой несправедливому социуму — тем, чем для других становится рок-музыка, современное искусство или кино. Что же до ощущения "конца света", то иногда оно просто дисциплинирует людей: так, во время номера эквилибриста на экране идет обратный отсчет времени, и за отведенные ровно пять минут он должен выполнить все трюки. И раз он делает это блестяще — пусть потом будет то, что будет.