Камерный музыкальный театр "Санктъ-Петербургъ Опера" показал первую в нынешнем сезоне премьеру — "Обручение в монастыре" Сергея Прокофьева в постановке основателя и худрука коллектива Юрия Александрова. Комментирует ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Этой премьеры ждали с утроенным интересом: имея в виду небывалую результативность недавних постановок "Cанктъ-Петербургъ Опера", памятуя о давнем триумфе предыдущего прокофьевского спектакля Юрия Александрова, антиутопического мариинского "Семена Котко", и, наконец, предвкушая многообещающую встречу карнавального таланта режиссера с игровой природой "Обручения в монастыре". Увы, новейший опус господина Александрова вчистую проигрывает прошлым его работам и откровенно теряется на фоне сценической истории самого произведения. Последнее обстоятельство особенно обидно потому, что театральная биография "Обручения в монастыре" исчерпывается, по сути, двумя постановками. Спектакли Владислава Пази в Мариинке (1996) и Александра Тителя в столичном МАМТе предлагали противоположные подходы к реализации партитуры Прокофьева: в одном случае режиссура делала ставку на прямолинейную иллюстративность, в другом — на поэтично-фантазийную театральность.
На пару со сценографом Вячеславом Окуневым Юрий Александров вроде бы следует второй тактике. Сочиненное сработавшимся тандемом пространство одновременно и предельно условно, и вызывает географически конкретные ассоциации: в черном кабинете с тремя зеркальными плоскостями безошибочно узнается образ прописанных на Моховой улице учебных аудиторий петербургской Академии театрального искусства. Знакомые все лица: под музыку увертюры облаченные в черные трико и спортивные юбки студентки занимаются утренней гимнастикой, кто-то осваивает искусство фехтования, дебютантка Луиза никак не может запомнить текст своей роли, ее успокаивает сердобольная уборщица — дуэнья, однокурсница Клара зовет подругу на перекур, не расстающийся с потертым портфелем плутоватый ректор дон Хером показывает свою воспитанницу обладателю красного пиджака и массивной золотой цепи похотливому спонсору Мендозе — господин Александров не упустит случая поиронизировать над нравами околотеатрального мира.
Судя по нацарапанному на висящей в глубине сцены грифельной доске расписанию занятий, начинающие актеры репетируют "Дуэнью" Ричарда Бринсли Шеридана. В какой-то момент персонажи постановки господина Александрова наденут гипертрофированно театральные костюмы героев той самой пьесы, по мотивам которой написано либретто "Обручения в монастыре", а реальность игры постепенно поглотит показанную в экспозиции спектакля шаржированную действительность — так, что вскоре уже и не разберешь, где лицо, а где маска, где человек, а где роль. Этим нехитрым метатеатральным ходом содержание нового петербургского "Обручения в монастыре", в сущности, исчерпывается, — и проблема здесь отнюдь не в том, что оригинальным это решение не назовешь даже в контексте последних работ худрука "Санктъ-Петербургъ Опера". Просто проартикулировано оно так невнятно, что, с одной стороны, не способно дорасти до режиссерского сверхсюжета, но в то же время убийственно затуманивает безоблачную ясность прокофьевской комедии положений.
Впрочем, у спектакля имеется и другой, куда более серьезный и системный изъян. В лучших своих постановках Юрий Александров занимался деконструкцией культурных мифов, радикальным переосмыслением хрестоматийных оперных названий — проще говоря, в театр на Галерной всегда ходили смотреть, а не слушать. "Обручение в монастыре" же при всем желании трудно признать сочинением, ставшим частью привычного слухового опыта, а требования к исполнению нечасто звучащего текста многократно возрастают. Тем более что обе предшествующие спектаклю господина Александрова трактовки оперы были необыкновенно сильны прежде всего в музыкальном плане: на мариинской сцене блистала совсем еще юная Анна Нетребко, успех московского спектакля определяло трио Хиблы Герзмавы, Елены Манистиной и Дмитрия Степановича. И не то чтобы труппа и дирижер Александр Гойхман отнеслись к работе над новым для себя произведением спустя рукава, отнюдь. Изначально некорректна сама идея масштабировать партитуру "Обручения в монастыре" до небольших объемов "Санктъ-Петербургъ Опера": даже самая тщательная попытка сыграть ее в камерном пространстве и камерным составом противоречит большому стилю оркестрового и вокального письма позднего Прокофьева.