Добровольное рассоединение Украины с Россией: мы только знакомы, как странно...
Итоги украинского референдума о независимости (см. стр. 19 ) инициировали в Москве мини-кризис — но, похоже, с благополучным исходом. Убедившись и в непроходимости союзного договора, и в невозможности силового давления на Украину союзные и российские политики склонились к третьему выходу из положения: резко усилить дипломатическую активность и уладить отношения России с соседями (раз уж те стали государствами) на принятом в таких случаях уровне межгосударственных переговоров. Намеченная на уикэнд встреча трех славянских лидеров в Минске (см. стр. 18 ) может стать первым опытом такого рода контактов между бывшими соотечественниками.
Приобщение РСФСР к общепринятой международной практике комментирует парламентский обозреватель Ъ МАКСИМ СОКОЛОВ.
И кто бы мог подумать...
Принятое 1 декабря решение о добровольном рассоединении Украины с Россией само по себе никакой сенсацией не является: то, что Украина уходит, было ясно еще три месяца назад. Казалось бы, и российские политики, и Горбачев должны были видеть очевидное и воспринимать результаты плебисцита как, может быть, неприятные, но уж отнюдь не неожиданные. Случилось иначе: сразу после обнародования первых результатов триумфального для Кравчука референдума Горбачев выступал с надрывными воззваниями, а ВС РСФСР заходился в угрозах самовольной соседке.
Истерика объяснима: и союзные, и российские политики практически все три послепутчевых месяца продолжали мыслить в категориях прежней борьбы титанов "Ельцин — Горбачев", и их политическая активность сводилась к созиданию различных воздушных замков. Горбачев с командой мечтали о воссоздании пусть сильно урезанного в правах, но обновленного и благодетельного союзного центра, Ельцин с командой — о Великой России, как правопреемнице СССР. И те и другие хотели более или менее пристойным образом властвовать над территорией бывшего СССР (разве что за вычетом Прибалтики и Закавказья).
Украинский референдум сделал невозможными дальнейшие мечтания: с уходом второй по мощи республики ни властвовать, ни правопреемствовать особенно не над чем. С утратой неосновательных иллюзий начались поиски выхода.
Это мы послушаем в другой раз Горбачев "воззвал из бездны" — но даже из такого места полностью повторил стандартную аргументацию и лексику: межнациональные браки, гражданская война, новое мышление, мировая катастрофа, обновленный союз. Эффекта воззвание не произвело, да и не могло произвести. Во-первых, главным адресатом воззвания была, очевидно, ушедшая Украина, и странно было бы ожидать, что 90 процентам украинцев, голосовавших за независимость, эти доводы были вовсе неизвестны. Во-вторых, доводы Горбачева касались некоторой идеальной конструкции нового Союза — в реальности же, как все понимали, гегемоном нового Союза — и довольно жестким гегемоном — будет Россия. При этом неспособность российских лидеров цивилизованно договориться даже друг с другом (см. стр. 1) никак не усиливает желание соседей проситься под русскую державу.
Покуда президент СССР взывал к благоразумию и единению, российские депутаты искали выхода посредством показывания Кузькиной матери: социал-демократ Евгений Амбарцумов затребовал Крыма, патриот Сергей Бабурин обозвал прошлогодний двусторонний договор с Украиной "преступным" и потребовал его денонсации до конца года. Правда, поскольку в ноябре российские депутаты не смогли управиться с генералом Дудаевым, было совершенно неясно, чего они рассчитывают в той же непосредственной манере добиться от 50-миллионного государства. Явно чувствуя это, благоразумный Хасбулатов кротко заметил: "Мы должны ценить дружеские, вековые, традиционные такие вот отношения с Украиной", и напористо спустил вопрос на тормозах.
Стало ясно, что оба заклинания — и "Союз нерушимый республик свободных" и "наша слава — русская держава" решению вопроса нимало не помогают.
Брестский мир #2 А помог ему, как выясняется, все же Горбачев: его довольно беспомощное воззвание в конечном счете разрядило атмосферу и вызвало лавину дипломатических инициатив — как раз то, что нужно в безысходных обстоятельствах. То есть Михаил Сергеевич, явно выучившись у Бориса Николаевича, "взорвал ситуацию" — ко всеобщему облегчению.
Конкретно это выразилось в том, что: а) Ельцин долго совещался с Шеварднадзе; б) Ельцин напросился в гости в Минск к Шушкевичу, попросив белорусского лидера позвать в гости и Кравчука; в) эксперты российского правительства были срочно засажены за подготовку проектов экономического соглашения с Украиной и Белоруссией; г) Ельцин встретился с Горбачевым и, очевидно, вырабатывал тактику поведения на берегах Свислочи; д) три восточнославянских лидера вознамерились от Свислочи направиться к Бугу, чтобы в Брест-Литовске встретиться с западнославянским лидером Валенсой; е) на 9 декабря наметили встречу Горбачева, Ельцина, Кравчука и Назарбаева.
Такая кажущаяся лихорадка может означать простую вещь: лидеры Союза и России пришли к тому нетривиальному выводу, что на западной границе России появилось новое большое и мощное государство, а вскоре может появиться и второе — со столицей в Минске, и сделать с этим ничего нельзя. В этом случае — если, конечно, с ним не предполагается воевать — с этим государством надо как-то договариваться, а дипломатический опыт показывает, что эффективнее проходят переговоры "с чистого листа", без предварительных условий и шантажа. Если переговоры пойдут таким образом — а большое количество лидеров, заинтересованных в их успехе, дает такую надежду — можно рассчитывать на то, что похороны имперской парадигмы мышления состоятся как раз в Минске.