Выставка современное искусство
В Московском музее современного искусства (ММСИ) в Ермолаевском переулке выставлен ТОТАРТ — художественный и жизненный проект двух московских художников, супругов Натальи Абалаковой и Анатолия Жигалова. Рассказывает АННА ТОЛСТОВА.
В самом конце экспозиции на последнем этаже над лестницей крутят видеозапись сравнительно недавней акции "тотартистов". Анатолий Жигалов и Наталья Абалакова раскладывают бутерброды с сыром, вырезанным в форме букв, прямо на улице на ступеньках какой-то лестницы, сырные буквы складываются в первые строки "Интернационала", чтобы расчистить себе дорогу, надо взять бутерброд и съесть, но прохожие не решаются вступить в этот художественный интернационал, жмутся к перилам, пробираются на цыпочках, перепрыгивают, исхитряясь обойти революционную надпись. Очень характерная "тотартовская" работа: лингвистическая игра, ирония, выход в "реальное" пространство к "реальному" зрителю — все в духе искусства эпохи 1968-го, которому художники, кажется, никогда не изменяли. Акция делалась на биеннале молодежного искусства — не на официальной "Стой! Кто идет?", а на альтернативной, еще более радикальной и еще более молодежной "Пошел! Куда пошел?". Эти сведения полезно держать в уме: ретроспектива в ММСИ чуть опоздала к прошлогоднему 70-летию Натальи Абалаковой и Анатолия Жигалова. Им, что называется, "ветеранам концептуализма" и "пионерам русского перформанса", на двоих 140, и они по-прежнему молоды, независимы и абсолютно свободны, как будто бы на дворе золотой век андерграунда и квартирных выставок.
Перформанс — жестокое искусство, в том числе и потому, что это искусство молодых. Молоды и прекрасны Марина Абрамович с Улаем, ВАЛИ ЭКСПОРТ с Петером Вайбелем, Йозеф Бойс с учениками, Мэттью Барни с Бьорк, ведь перформанс — это телесность, а молодая и прекрасная телесность все же приятнее на вид. Конечно, проект ТОТАРТ (он же "Тотальное художественное действие", он же "Исследование существа искусства применительно к жизни и искусству") нельзя сводить к одному лишь перформансу — это, как показывает выставка, мультимедийное исследование. Главный сюрприз здесь — живопись: "тотартисты" ее не выставляют и не продают, упорно сохраняя независимость от рынка. Объект, инсталляция, фотография, экспериментальное кино, полиэкранное видео и, конечно же, текст, который у филологов Натальи Абалаковой и Анатолия Жигалова всему голова. Но только у них и у "Коллективных действий", нащупывавших параллельные и подчас пересекающиеся, как и все в московском неофициальном и неэвклидовом кругу, пути, перформативный жест, идущий от текста, определял поэтику, не став кратковременным эпизодом соцартистского скоморошества,— в конце 1970-х и начале 1980-х многие переболели ерническим акционизмом, словно ветрянкой. И, конечно, перформанс в проекте ТОТАРТ нельзя сводить к одной лишь телесности — это при всей его политической остроте непременный провал в метафизику, пусть ироничные авторы и потешаются над этим отечественным пороком в инсталляции "Кухня русского искусства", развернутой, натурально, на их собственной облезлой кухне, где на духовке написано "духовка", а на помойке "нетленка".
Фото: Василий Шапошников, Коммерсантъ
Провал в метафизику пространства, когда в заснеженном поле разворачивается лозунг "На таком холоде искусство немыслимо", вроде бы отсылающий к холодной войне, но при этом обращенный к космосу. Или в метафизику иконы, как в "Золотом воскреснике", когда силами художников и их друзей все скамейки, урны и заборчики вокруг одного дома на Каширском шоссе были выкрашены в золотой цвет, в результате чего Анатолий Жигалов схлопотал месяц психушки. Или в метафизику "Черного квадрата" — вариации на тему Малевича тут повсюду. Хотя телесность никто не отменял, и когда они, мужчина и женщина, вдвоем стоят, сидят, смотрят, вяжут шарф или его распускают, идут по прибрежному песку, оставляя следы, которые смывают волны, и фотографии, которые красивы, как документация "водяных" акций Клауса Ринке, так и хочется назвать их "русскими Мариной Абрамович и Улаем".
В последнем зале есть весьма эффектная фотография некоего перформанса: он лежит на спине, придавленный стулом к полу, она стоит коленками на стуле, ухватившись за спинку, оба глядят глаза в глаза. Наталья Абалакова говорит, что эту фотографию очень любят брать на феминистские выставки, но на самом деле в ней нет ничего про смену гендерных ролей. Они тогда просто читали вслух "Песнь песней" и тянулись один к другому, преодолевая эту невозможную преграду в виде стула, в финале почти поцеловались. "Русские Марина Абрамович и Улай" не мучили друг друга, не орали, не лупили по щекам, не сшибались в смертельных объятиях и поцелуях. И не шли навстречу с разных концов Китайской стены, чтобы окончательно расстаться. "Наше лучшее произведение", объявили они еще в 1981-м, это дочь Ева (Ева Жигалова — теперь тоже художница). Да, на русском холоде искусство немыслимо, но всегда можно обогреться на кухне с "духовкой" и "нетленкой", куда не задувают европейские экзистенциальные ветры и где в спокойной обстановке можно обсудить, почему наш 1968 год — это не баррикады в МГУ, а танки в Праге. Может быть, столь поразительную творческую молодость только и можно сохранять что в таком климатическом убежище.