В середине января в Вашингтоне прошли российско-американские консультации по ПРО, следующие предстоят в феврале. Интенсивность встреч, впрочем, не отражается на решении этой ключевой проблемы в отношениях РФ с США. Замглавы МИД РФ СЕРГЕЙ РЯБКОВ рассказал спецкору “Ъ” ВЛАДИМИРУ СОЛОВЬЕВУ, что мешает договориться и почему ближайший саммит Россия—НАТО, скорее всего, будет сорван.
— Есть ли что новое в российско-американских переговорах по ПРО?
— К сожалению, все по-старому. Сдвигов и изменений нет. Мы с американскими партнерами пытаемся понять, есть ли перспектива для сближения позиций, но пока безрезультатно. Позиции слишком далеки друг от друга. Применительно к работе в предстоящие три с половиной месяца до времени, когда НАТО соберется в Чикаго (саммит альянса запланирован на май.— “Ъ”), я вижу очень мало возможностей выработать какой-то документ. Что будет дальше, зависит отчасти от решений, которые примет НАТО в Чикаго, а отчасти — я не говорю, в какой именно пропорции,— от исхода американских выборов.
— То есть к чикагскому саммиту НАТО Москва и Вашингтон уже не успевают сблизить позиции?
— Будем стараться. Но все меньше вероятность того, что случится чудо и что-то материализуется из воздуха.
— Если из воздуха ничего не материализуется, будет ли в Чикаго проводиться саммит Россия—НАТО? Насколько это зависит от прогресса на переговорах по ПРО?
—Вопрос ПРО — ключевой. Отсутствие какого-то взаимопонимания здесь — это серьезная гиря на той чаше весов, где складываются аргументы в пользу того, чтобы саммит Совета Россия—НАТО (СРН) не проводить. С другой стороны, есть набор вопросов в повестке дня СРН, который не имеет отношения к ПРО, но имеет существенное значение для решения региональных вопросов и глобальных проблем, в том числе таких, как пиратство, борьба с терроризмом, борьба с наркотиками. На этих направлениях вроде бы все неплохо, и процессы взаимодействия развиваются и продолжаются. Но, как я понимаю, следующий президент РФ будет решать: достаточно ли этой субстанции, чтобы проводить саммит СРН в отсутствие договоренностей по ПРО.
— А с дипломатической точки зрения, этой повестки достаточно, чтобы встречаться на высшем уровне?
— ПРО — главный вопрос сегодня. Сохранение нынешней ситуации снижает шансы на проведение такого саммита.
— Разве такой саммит не может быть использован, чтобы на высшем уровне попытаться сдвинуть все с мертвой точки? Ведь было такое во время подготовки нового договора о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ).
— Это так. Это многократно случалось по ходу переговоров по СНВ и в последнее время в связи с трудностями на заключительном отрезке переговоров по ВТО. Первые лица подключались, причем именно для нахождения решений, которые не получалось найти переговорщикам.
— В вопросе ПРО сейчас разве не такая ситуация?
— Я, честно говоря, не вижу предпосылок для этого. Компромиссная развязка предполагает шаги навстречу с обеих сторон. Спросите меня, готова ли нынешняя администрация США в условиях приближающихся выборов сделать нужные нам шаги в области ПРО, хотя бы где-то подвинуться и проявить хоть какую-то гибкость.
— Считайте, что спросил.
— Отвечаю: у меня все меньше надежды, что это получится. Позиция американцев крайне жесткая.
— Россия тоже живет в предвыборном режиме. Насколько зависит от этого готовность Москвы к компромиссам?
—Тематика ПРО в последнее время приобрела повышенную температуру. Раскалилась. Мы стали свидетелями того, как эта тема подается в связи с приездом сюда нового посла США. Но я считаю, что те три, точнее четыре требования, давно сформулированные Россией, не настолько оторваны от жизни, что можно сказать: дескать, МИД России предлагает что-то на потребу внутренней аудитории, поскольку сильны антиамериканские настроения.
Занимаемая нами позиция по проблеме ПРО не имеет отношения к нашей внутриполитической ситуации. Это разумные, резонные и логичные требования. Ожидать, что мы будем готовы в каких-то аспектах своей позиции по ПРО дать слабину,— наивно. Этого не будет. Наша позиция остается жесткой. Собственно по состоянию на сегодня я не вижу особых шансов, что мы до Чикаго договоримся. Хотя встречаться будем и работу продолжим.
— Вы упомянули о четырех российских требованиях. Я помню два — подписание юридически обязывающего документа о ненаправленности ПРО против российских стратегических ядерных сил (СЯС) и предложения по совместной системе ПРО. Появились еще два?
— Они всегда были. Просто упомянутые два аспекта в наибольшей степени стали частью широкой дискуссии. Два других требования касаются того, что мы, во-первых, должны основательно поработать в области транспарентности, которая бы подразумевала лучшее понимание нами, что и где происходит. Транспарентность и меры доверия — вот кодовые слова, о которых надо помнить. И, во-вторых, необходимо совместно разработать набор объективных критериев или параметров, применяя которые российская сторона могла бы самостоятельно делать выводы о соответствии или несоответствии действий США и НАТО в противоракетной сфере их заверениям.
К сожалению, в западной позиции происходит закрытие этих тем. Свертывается то немногое, что раньше обозначалось как возможность для обсуждения. Все, что мы имеем со стороны американцев,— это две вещи: предложение записать не в юридический, а в политический документ фразу о том, что их система ПРО не направлена против России. Без объяснений, почему мы должны этой фразе верить. И еще они готовы начинать сотрудничество в области ПРО в ограниченном объеме в формате двух совместных центров. Один центр по обмену данными, а второй центр — это так называемый центр предварительного планирования операций. Ну, допустим, будут созданы эти две структуры. Но помимо этого будет происходить независимое и нетранспарентное для нас развитие в различных областях. Американцы не скрывают, что с учетом ситуации объемного и полного сотрудничества с нами в сфере ПРО быть не может. Поэтому оба их предложения, на наш взгляд, недостаточны.
— Но ведь их противоракеты действительно не угрожают российским СЯС.
— Ракета SM-3 в нынешним виде действительно по большому счету не представляет угрозы баллистическим межконтинентальным ракетам наземного и подводного базирования, которые имеются в распоряжении РФ. В экстремальных ситуациях, правда, возможно такое географическое расположение перехватчиков SM-3 нынешней модификации, которое позволит перехватывать российские ракеты. Для этого SM-3 требовалось бы разместить как можно дальше на север и как можно ближе к границам РФ. Но когда эта ракета будет доработана до продвинутых версий Вlock 2A и особенно Вlock 2B (ожидается к 2020 году.— “Ъ”), она по тем тактико-техническим характеристикам, которые фигурируют в открытом доступе, сможет перехватывать и баллистические ракеты межконтинентальной дальности, запускаемые с российской территории или с наших подводных лодок. Я, естественно, рассуждаю сейчас в сценарном жанре, а не утверждаю, что других вариантов развития событий нет. Есть. Нужно договариваться.
— Но российские ракетные технологии не будут ведь стоять на месте, пока США развивают свои противоракеты?
— Нет, и мы это прекрасно понимаем. Президент РФ 23 ноября выступил с заявлением, где изложен набор соответствующих мер. И, я надеюсь, он был правильно понят в США и на Западе. Мы не пытаемся сейчас отбросить все, что делалось до сих пор с точки зрения попыток договориться, и сказать: та страница перевернута и теперь мы начинаем противодействовать в военно-техническом плане. Президент предупредил, что если мы и дальше не сумеем договориться, то не останется другого выбора, кроме как усовершенствовать разные аспекты нашей системы и наши возможности, чтобы, во-первых, было легче преодолевать американскую ПРО, а во-вторых, чтобы мы могли ее кое в чем подавлять. Но найти переговорное решение все-таки лучше.