Перед открытием своей выставки в МАММ Тарин Саймон ответила на вопросы АННЫ ТОЛСТОВОЙ.
— Как вы поняли, что фотография — это ваш медиум?
— Вообще-то мои медиа — это фотография, графический дизайн и текст. Способ, каким я их комбинирую, и есть мой медиум. Я не считаю себя просто фотографом. Фотографию мне открыли мои отец и дед. Отец много фотографировал — он по работе ездил по всему миру, бывал в бывшем СССР, Афганистане, Иране. Наша семья не могла позволить себе такие путешествия, но он привозил домой снимки, показывал слайды и рассказывал истории. Это сформировало мой интерес к соотношению между образом и текстом. Мое искусство — всегда про коммуникацию, перевод, манипуляции, подмену, замещение.
— Вы постоянно подвергаете сомнению документальную природу фотографии. Почему это так важно для вас и вообще для сегодняшнего искусства?
— Академическая наука давным-давно доказала, что фотография никакой не документ. Но в мире ее воспринимают именно так, и поэтому она так влиятельна, причем в самых различных областях — не только в политике, везде — и в религии, и в науке. Это и делает фотографию прекрасным средством самовыражения — дескать, это репродуцированная и размноженная красота и истина. Но в этом и опасность. Например, "Невиновные" целиком посвящены дискуссии о правдивости фотографии: все эти люди были обвинены по фотографии, которая в их случае выступила заменителем памяти. Это работа о том, что нет абсолютной истины. Как и "Американский каталог скрытого и неизвестного": я отправляюсь в те места, которые принято считать средоточием силы и власти, но по мере приближения горизонт истины все больше размывается.
— Вы допускаете какие-то манипуляции с изображением или это "прямая" фотография?
— Нет, мне неинтересна "прямая" фотография — я не пытаюсь притворяться, что снятое мною — правда. Мне интересны статика, геометрия, освещение, цвет, минимализм. Я работаю в шизофоническом режиме: одна часть меня занимается светом, цветом и геометрическими структурами, другая — текстами, нарративом. Я вмешиваюсь в образ, придавая ему композиционную законченность, чтобы он выглядел, допустим, как классический натюрморт. Что-то подправляю в постановке, меняю угол зрения. Но цифровых манипуляций не допускаю — никакого фотошопа.
— Чтобы организовать такие съемки, как в "Невиновных", "Контрабанде" или "Американском каталоге, нужны колоссальные организационные усилия. Они являются художественной частью проекта?
— Хотя по самим фотографиям этого не видно, у зрителя создается представление о том, какие усилия за ними стоят. И это действительно часть проекта: сегодня искусство очень прочно срослось с рекламой и работает в таком же авральном режиме, на бешеных скоростях, но по моим фотографиям, надеюсь, видно, что они сделаны с другой скоростью, в медленном темпе, располагающем к созерцанию.
— Почему вам так важна тема случайности, судьбы?
— В моей новой серии, "Живой человек, объявленный мертвым", которой здесь нет и которую я бы хотела привезти в Россию, она становится центральной и подводит итог всей моей работе. Мое искусство всегда было про власть и судьбу, про то, как наша жизнь детерминирована географией, религией, государством, но также кровью и наследственностью, то есть одновременно внешними и внутренними силами. И в связи с этим меня также всегда занимала история, цикличность, повторения — вопрос, развиваемся ли мы или движемся по кругу.