"Протестуют именно те, на кого должна опираться власть"

Давно не случалось, чтобы театральный спектакль вызывал такой разброс мнений, какой выпал на долю "Лира", поставленного Константином Богомоловым в петербургском театре "Приют комедианта". Молодой московский режиссер, сразу после недавних гастролей "Лира" в театральном центре "На Страстном" выпустивший "Событие" Владимира Набокова в МХТ имени Чехова, ответил на вопросы Романа Должанского.

Когда вы ехали ставить "Короля Лира", раздавались голоса, что вот, мол, Богомолов собирается всерьез взбаламутить петербургское театральное болото, чуть ли не "взорвать мозг" публике. Действительно удалось устроить взрыв? И вообще — надо ли там что-то взрывать?

Что-то взорвать, наверное, удалось. И у театра "Приют комедианта" появилась возможность привлечь новую публику. Кстати, если бы у меня фамилия была иностранная, то реакция, я уверен, была бы более спокойная — "им можно". Когда же свой человек начинает разбираться с нашей историей и ее комплексами, реакция болезненная. Это как приходишь к врачу, он начинает тебя прощупывать, и тебе ничего, а потом вдруг куда-то нажмет — и ты подпрыгиваешь от боли. Видимо, мы наткнулись на какую-то по-настоящему болезненную точку, и поэтому начались неадекватные реакции. А я сейчас пересматриваю спектакль и думаю: вот здесь можно бы сделать интереснее, радикальнее. И по-моему, ничего слишком радикального в нашем "Лире" нет. Но даже того, что есть, оказалось достаточно.

Как вам кажется, это раздражение идеологического свойства или эстетического?

До содержания многие не добираются. Так что эстетического: говорят, что так нельзя и что это не театр.

Мне кажется, рифма немецкого фашизма и сталинского режима по-прежнему болезненна для многих.

Наверное, и в этом причина.

В спектакле "Лир" все женские роли играют мужчины, а мужские роли — женщины, действие перенесено в годы Второй мировой войны, к Шекспиру прибавлены Ницше, Варлам Шаламов и Иоанн Богослов, а речь идет, в сущности, о нераскаянных проклятьях нашей истории. Я слышал, что вы собирались ставить и даже начинали репетировать этот спектакль в Москве, но он не нашел понимания уже на стадии замысла...

Да. Олегу Павловичу Табакову, которому я изложил свою идею, сразу не понравились гендерные перевертыши. Он решил, что в программу его театра такие приемы не вписываются, и его публике это может не понравиться. Он как продюсер имеет на это право.

Но я слышал, что и в Петербурге у "Лира" возникли проблемы, в частности, с той сценой, где советские войска идут на врага с кастрюлями на головах и с иконами в руках. Якобы из ведомства губернатора Полтавченко дирекции театра поступило распоряжение сцену изъять.

Скажем так, посоветовали попробовать без нее обойтись. Так что в Петербурге спектакль играется без икон, а на гастролях в Москве мы их вернули.

У вас есть, по-моему, спектакли двух типов. Одни — когда со стороны театра есть карт-бланш, и можно сделать все, что хочется. Другие — когда приходится выполнять заказ театра, в частности Театра Олега Табакова, где вы много работаете. Спрашиваю об этом, потому что ситуация довольно типичная для свободных режиссеров...

Я учусь, пробую разные варианты. Осваиваю язык. У меня нет актерского образования, поэтому многие законы театра мне приходилось постигать одновременно с решением режиссерских задач. Нужно было научиться работать на большой сцене, работать с популярными актерами. Могу сказать так: я осознаю, что мне все тяжелее делать то, что не кажется мне правильным и хорошим. Лучше убегу из театра, чем буду угождать зрительному залу. Притом что радость зала я люблю. Но хочется принести ее зрителям более сложным способом. Ну, или обмануть немножко: когда публике кажется, что спектакль сделан про одно, а на самом деле он совсем про другое...

Как случилось с "Чайкой" Театра Табакова.

Да. Есть маятник между работой в театрах, где мне ставят определенную задачу, и выбросом энергии на тех сценах, где меня не ограничивают. У меня не было бы возможности сделать ни "Турандот" в Театре имени Пушкина, ни "Лира", если бы я параллельно и до них не делал бы мейнстримовские спектакли. Свобода режиссера в одних театрах есть награда за его несвободу в других — такова театральная реальность, и с ней нужно считаться.

Естественным образом мы подходим к вопросу: а не хотите ли вы отвечать за какой-нибудь театр? Сейчас ситуация меняется, режиссеры вашего поколения начинают занимать посты худруков...

Можно и так. Но мне не кажется, что необходимо возглавить репертуарный театр. Чем увереннее я становлюсь в профессии, тем меньше я к этому стремлюсь. Важно, чтобы было некоторое количество открытых театральных пространств, где работали бы продюсеры и куда можно было бы приходить со своими идеями, получать одобрение и реализовывать идеи. Чем больше будет таких пространств — разумеется, получающих бюджетную поддержку, а не ставящих целью излечение прибыли,— тем интереснее будет театр.

Но свой театр — это еще и возможность собрать вокруг себя группу актеров, с которыми хочется работать. Это тоже такая традиционная ценность русского театра. Вам не важна актерская компания?

Возможность заражать идеей и увлекать новых людей — тоже ценность. Никаких серьезных проблем с актерами у меня до сих пор не возникало. Бывают трудные ситуации, встречаются чужие по духу люди, но даже они втягиваются в работу. Работать со всеми можно. Артистам тоже надоела рутина обычного театра, они хотят другой реальности, ждут человека, который скажет им: не бойтесь, я покажу, как можно иначе.

Наверное, для этого нужен человек не только c театральными бэкграундом. Вы же, можно сказать, пришли в театр из библиотеки.

Приход в театр был для меня психотерапевтической акцией. Я после филологического факультета поступил в аспирантуру, стал совсем замкнутым, понял, что просто разучился общаться с людьми — и тогда я поступил в театральный.

Вы учились у знаменитого режиссера Андрея Гончарова.

Да, но это не было образованием в привычным смысле слова. Не могу сказать, что он чему-то нас учил. У него была своя манера работать, свои присказки, и к ним нужно было уметь прислушиваться, чтобы извлечь для себя пользу. Сам он был доказательством того, что режиссер должен быть личностью. Главный его урок заключался в том, что в режиссуре нужно иметь железобетонный характер, нужно уметь держать удар. Брать все на заметку, но гнуть свою линию и с американской улыбкой идти вперед. Только тогда ты выживешь. Многим выпускникам как раз этого и не хватает: они растут в тепличных условиях, там своя команда, все свои, а потом — попадают в театр, где тебя загрызть могут через полчаса.

По-моему, образование — это набор жизненных установок.

Идея поставить пьесу Набокова "Событие" существует еще со студенческой поры?

Да, мы делали ее на курсе, но только первый акт. Она осталась нереализованной затеей, и теперь появилась возможность поставить ее в МХТ. Я первый раз работал с артистами Художественного театра, им было непривычно, когда я просил ничего не играть, не преувеличивать. Я актеров всегда прошу не зависеть от зала. Объясняю, что зритель покупает билеты не для того, чтобы они перед ним поработали, а чтобы поприсутствовать при действии. Если артист независим, то он становится настоящим творцом, а не просто отрабатывает номерок. Мне кажется, только тогда к артистам возвращается чувство собственного достоинства.

Как вам кажется, ваше поколение, которому сейчас "до 40", сумеет что-то изменить в русском театре?

Не знаю, получится ли это сделать, но знаю, что делать надо. У меня полно энергии и энтузиазма. Я люблю драку и провокацию, для меня не проблема получить удар, упасть, но встать и продолжить. Я настолько депрессивный человек и у меня настолько нет ничего по большому счету, кроме работы, что спасаться, кроме как постоянным движением, нечем. Мне кажется, ситуация меняется, она будет меняться в течение всей нашей жизни, но через двадцать лет все будет иначе.

Следующее театральное поколение, кстати, очень отличается от вас.

Да, они совсем другие, но, уверяю вас, они очень рассчитывают на то, что мы проложим им дорогу. Важно, чтобы мы не превратились в... театральных деятелей.

Ваши прогнозы относительно ситуации в обществе столь же осторожно оптимистичны? Вы были одним из тех, кто в Facebook активно поднимал народ на декабрьские митинги.

Год назад ответил бы по-другому, а сейчас надежды есть. Я прекрасно понимаю, что раньше большинство людей выходили на митинги на самом деле не потому, что хотели свободы, а потому, что не было колбасы. Сейчас это протест нравственно-эстетический — против несправедливости и хамства. Поэтому больше протестующих, чем уже есть, не станет. И, наверное, хорошо, что не станет. Но протестуют именно те, на кого должна опираться власть, если она хочет, чтобы страна выжила. Власть должна находиться не под угрозой кровопролития, а под нравственно-эстетическим прессом.

Роль театра тоже как-то меняется?

Театр перестал быть местом авторских высказываний. Люди у нас чаще всего приходят в театр получить порцию чего-то, что они заказали. Они не приходят больше в театр за неожиданностями. Если же в театре все-таки будут раздаваться авторские высказывания, то театр — и культура вообще — будет влиять на общество. Потому что и политическая, и социальная культура станут тогда меняться. Государство должно перестать думать о театре как о сельском клубе, где народ может отдохнуть от трудовых будней.