Премьера театр
Пока художественный руководитель берлинского театра "Шаубюне ам Ленинер Плац" Томас Остермайер ставил в Москве "Фрекен Жюли", на подведомственной ему сцене работали над русской классикой: Алвис Херманис решился сделать для немецких зрителей свою версию "Евгения Онегина" Пушкина. Вместе с берлинцами экскурсию в позапрошлый век совершил РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
В начале спектакля, выйдя к зрителям в обычной сегодняшней одежде, актеры предупреждают, что к опере "Евгений Онегин" спектакль, который сейчас будет сыгран, никакого отношения не имеет. Напоминание нелишнее: для любого нормального иностранца произведения нашего всего — всего лишь первоисточник для либретто любимых опер Чайковского. Ссылки на "трудности перевода" с великого и могучего не работают: любой немец вам вежливо возразит, что любой перевод Гете тоже невосполнимо обедняет оригинал.
Так или иначе, но ценность поэзии Пушкина предметом интереса Алвиса Херманиса вовсе не являлась. А вот хрестоматийное определение романа "Евгений Онегин" как "энциклопедии русской жизни" к спектаклю "Шаубюне" имеет непосредственное отношение. Спектакль сделан как своего рода экскурсия в позапрошлый век, на которую актеры уводят публику без отрыва от зрительских кресел. Художник, знаменитый латышский мастер Андрис Фрейбергс, устроил на довольно узкой, метра два шириной, авансцене нечто вроде лишившейся перегородок квартиры-музея пушкинской эпохи — неудобная игровая площадка (чем-то напомнившая о "Долгой жизни" Херманиса) заставлена диванами, креслами, книжными шкафами, столиками, бюро и даже белой "онегинской скамьей".
Огромная серая стена, будто давящая на декорацию сверху, смущает лишь до начала спектакля. Стоит начаться действию, как она превращается в экран, на который проецируют изобразительный материал — в помощь уроку по истории старого русского быта и нравов. Начинается с портретов к донжуанскому списку Пушкина, дальше больше — показывают слайды, относящиеся не только к онегинской эпохе, но и к истории русской живописи вообще: поиски женихов сопровождены "Неравным браком" Пукирева, картины русской природы — грачами Саврасова, а забавная сцена тщательного поедания Ольгой, Татьяной, Ленским и Онегиным арбуза — соответствующей купчихой Кустодиева. С точки зрения хронологии, конечно, полная ересь (наверняка опять же не вполне понятная зрителям), но выглядит забавно.
Берлинский спектакль Херманиса (в Германии он ставит много и давно, но в немецкой столице это дебют знаменитого рижанина) — остроумная смесь дидактического театрального урока и любимого режиссером исследования возможностей актерских перевоплощений. Херманис любит делать зрителей свидетелями театральных метаморфоз. Пять актеров "Шаубюне" (Роберт Байер, Ева Мекбах, Себастиан Шварц, Тильман Штрауб и Луиза Вольфрам) прямо на сцене при помощи гримеров и костюмеров постепенно превращаются в персонажей пушкинского романа: корсеты и парики, сюртуки и платья все равно не дают забыть о современных людях, и герои у них получаются слегка шаржированными, чем-то напоминающими персонажей "Ревизора" Херманиса, благодаря которому европейцы открыли имя режиссера. Да и сама эпоха открывается не только и не столько в характерах, сколько в подробностях, почерпнутых из классических, детальнейших комментариев литературоведов к "Евгению Онегину".
В сущности, комментарии в спектакле играют роль лирических отступлений, без которых невозможно представить себе поэму Пушкина. Вообще, лирика для Херманиса часто кроется именно в той непреодолимой пропасти, что разделяет эпохи и человеческие жизни. Конечно, интересно узнать подробности личной гигиены двухсотлетней давности и причуды старинного этикета, услышать о правилах хранения дуэльных пистолетов и увидеть соответствующие футляры, но все-таки занятные частности, кажется, не самоцель. Алвиса Херманиса на самом деле интересует не что иное, как природа человеческих чувств, и чуткий вопрос, можно ли как-нибудь перекликнуться через время, пренебречь всеми этими любопытнейшими деталями, которые составляют реальность.
Вопрос, как всем понятно, рационального разрешения не имеет. Но Херманис, судя по всему, склоняется к положительному ответу. Когда действие приближается к финалу, ироничная экскурсия сама собой заканчивается. Мы вроде бы все еще бродим по залам оригинального музея, но Онегин-то, буквально раздавленный чувством, пытается сорвать с себя корсет и потом ползет навстречу равнодушной Татьяне совершенно серьезно, с сегодняшней страстью. И тело Ленского лежит на соседнем диване тоже как-то абсолютно без шуток. Правда, возможность сочувствия персонажам лежит уже в области персональных характеристик каждого зрителя. Но все-таки кажется, что чего-то важного здесь не хватает. Ах, ну конечно же — музыки Чайковского.