На этой неделе в Москве прошел первый чемпионат России по историческому фехтованию, то есть по искусству рубить друг друга русскими саблями и мутузить кистенями. Даже фехтование у нас теперь историческое и русское, что же говорить об остальном. Так что сегодня — кое-что из русской истории.
Например, о пресловутой библиотеке Ивана Грозного, которую, по некоторым сообщениям (подробности в ближайших номерах), вот-вот найдут в кремлевских подземельях. В этом более всего любопытно то, что откопать ее хотят примерно по той же причине, по которой Иван Грозный ее спрятал (если она, конечно, вообще существовала). Однако во все по порядку.
Под "библиотекой Ивана Грозного" разумеют греческие кодексы, возможно, привезенные на Русь в качестве приданого Зоей Палеолог, племянницей последнего, убиенного византийского императора. (Заметим, что история эта начинается сразу после захвата Константинополя турками в 1453 году, когда Русь внезапно осталась без духовного патроната и бюрократического руководства). Заинтересованным лицам удалось обманом (ведь Зоя, жившая к тому времени при папском престоле в Риме, была ревностной католичкой) сосватать ее московскому князю Ивану III: Ивана убедили, что Зоя ненавидит латинство, папе сказали, что Русь готова в латинство обратиться.
На Руси Зоя все-таки крестилась в православие (в 1472 году) и стала Софией Палеолог, но папа не оставил своих надежд включить Русь в тогдашнее европейское сообщество — на вакантное место исчезнувшей с карты мира Византии. Ивану III намекнули, что, женившись, он стал хоть и умозрительным, но наследником византийских императоров, и, следовательно, должен бы стать равноправным европейским партнером. Когда Иван не понял, даже предложили недорого и досрочно купить права на это наследство. Иван все равно не сообразил, к чему ему это. Тогда папа решил подарить московскому князю титул "короля всех русских земель", но тот его тоже высокомерно отверг. Как пишет Павел Николаевич Милюков, "входя в европейскую семью, он хотел если не быть первым, то остаться самим по себе, совершенно несоизмеримым с установленными ступенями иерархии государей" — даже русские послы на европейских церемониях требовали поставить их на какое-нибудь исключительное место, а князья тем более. Не поняв ценности Европы, Иван III, однако, смекнул, что стать государем всея Руси в пику этой Европе в самом деле было бы неплохо, и внезапно объявил себя таковым в 1493 году, чихнув на то, что половина этой Руси принадлежала Литве, где правил его собственный зять. С этого момента и пошло успешное собирание, или, проще говоря, отымание земель — Московского государства ради. Если приглядываться, не самая славная страница русской истории (на которой, кстати говоря, и сосредоточены все юбилейные московские торжества).
Именно при Иване III, как все помнят, игумен Филофей назвал Москву "третьим Римом" в противоположность не сдюжившим первому и второму, возложив на нее ответственность быть не столько наследницей Византии, сколько самой Византией и обладать единственной правотой. Русская государственность с самого начала создавалась как антизападная, но и как антивизантийская, антигреческая. Потому-то преемник Ивана III — первый русский царь Иван IV Грозный — и не склонен был афишировать имеющиеся у него греческие книги: сами грамотные (хотя лично он был как раз не особенно грамотен).
Зато в 1997 году, когда на борьбе с Византией можно уже сэкономить силы, все ту же антизападную московскую гордость надо подкрепить как раз подтверждением "исконно греческого" характера русской государственности. Отсюда не только надежды на полумифическое книжное приданое, которое Софья Палеолог якобы притащила в Москву через всю Европу, но и возвращение византийского герба и иных атрибутов "цезарепапизма" (как раз выставленных на этой неделе в Успенской звоннице Московского Кремля). Отсюда и невинная на первый взгляд выставка "Москва и греческая культура XIV-XVIII веков", открывшаяся в Историческом музее и одновременно — в кремлевском Благовещенском соборе. В ГИМе, на всякий случай, представлены все нужные справки о том, что Москва — третий Рим. Например, документы об учреждении московского патриархата (1589 год, дались большими дипломатическими усилиями) или грамота об утверждении на Руси царского титула (в 1561 году всеми правдами и неправдами полученная Иваном Грозным от константинопольского патриарха Иоасафа). Неправды заключались, в частности, в том, что грамоту пришлось немножко подчистить, чтобы уж точно было написано, что Иван ведет свое происхождение от Августа-кесаря.
Среди других небезынтересных документов (о которых, к сожалению, нет никаких музейных экспликаций) — толстая греческая книга "Триодь", на страницах которой последовательно оставили автографы весьма разные люди. Во-первых, митрополит Исидор: в 1437-м по собственной, дерзкой и безумной инициативе вступил в непозволительные контакты с Западом — поехал на собор во Флоренцию и вернулся с длинным латинским крестом и идеей унии двух церквей. За что был, конечно, арестован. Конфуз замяли и после этого стали назначать митрополитов только из русских (а не греков). Во-вторых, Максим Грек: ученый иностранец, который, приехав на Русь и поразившись местному национализму и невежеству, взялся исправлять самонадеянные ошибки в церковных книгах, после чего был не выпущен на родину под следующим предлогом: "ты здесь увидел и хорошее, и дурное, а туда придешь — все расскажешь" — и в конце концов тоже посажен в острог. В-третьих, митрополит Макарий: противник Грека из лагеря митрополита Иосифа, с которого пошла тактика "иосифлян" — безусловно поддерживать власть, слиться с нею в политико-церковном альянсе, взамен же получать поддержку власти в самом насущном вопросе — вопросе недвижимости. Следует ли говорить, что именно иосифляне торжествовали историческую победу в том отрезке времени, на который всеми своими новыми символами указывает новая Россия?
Она так упорно апеллирует ныне к византийству, что я решила посмотреть на исторический прототип и отправилась на уик-энд в бывший Константинополь. Смею утверждать, что путешествие это абсолютно обязательно для всякого, кому интересна тема России: наводит на множество размышлений, особенно если воспринимать туризм как род практической географии. Например, становится весьма наглядной исконно русская проблема Босфора. Поднимаясь на корабле от Стамбула вверх по Босфору, до самого Черного моря, глядишь в узкую щель пролива и понимаешь, что за этими вратами — вся огромная Россия, которую в эту дырочку так и не выпустили, как ни рвалась. Византийская религиозность и византийская государственность, перенесенные в эту запертую со всех сторон Русь, за много веков несколько застоялись в ней и как-то даже подпортились — запахом стало веять нехорошим.
И еще одно впечатление, уже от турецкого Стамбула: в узком лабиринте этого города отсутствует точка обзора, в нем нет потребности созерцать что-либо другое, кроме небесного свода внутри мечети. Чтобы увидеть Стамбул, как привычно было бы западному человеку, нужно подняться на крышу современного отеля или на башню, построенную генуэзцами,— или выйти на единственную просторную площадь, оставшуюся от античной Византии. Этот восточный город противится взгляду со стороны и не понимает его ценности. Отчего-то вспомнилась застроенная Манежная с вспучившимися на ней подземными куполами.
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ