Какое же это счастье — Новый год. Когда он все-таки наступает
Недавно я был в Грозном. Все там хорошо. Правда, великолепие фоторепортажей разбивается о недорогую керамогранитную облицовку стен небоскребов, от чего величественные с виду сооружения выглядят как будто специально подготовленными для, не дай Бог, теракта: в случае чего рассыплются, как спичечные коробки, так за то и на восстановление потребуются адекватные силы и средства.
Во время второй чеченской войны я встречал здесь новый год. Мы приехали со съемочной группой программы "Взгляд" делать документальный фильм про войну и Новый год. Это был очень амбициозный проект, в нем участвовали больше 30 корреспондентов, операторов, продюсеров. И 30 декабря, когда все мы собрались во Внукове, выяснилось, что не хватает нам только авиабилетов. Про них во всей этой суете как-то забыли.
Билетов, впрочем, не хватало всем, кто был в этот момент в здании аэровокзала. Через пару часов удалось купить два. Выбор пал почему-то на меня, нештатного корреспондента, и на режиссера Сергей Куракина, который умел обращаться с камерой. И мы полетели в Ставрополь, а оттуда еще много часов ехали до Грозного.
Все вроде бы устроилось: мы попали в объятия предновогодних военных на Ханкале, и через час в казарме они уже проверяли нас на меткость при стрельбе из пистолета в мишень, наспех нарисованную мелом на стене в комнате боевой славы части. "ТТ" был заряжен, конечно, боевыми: шуток тут никто не понимал.
В какой-то момент я вдруг осознал, что через 10 минут будет Новый год и что никто из офицеров не собирается встречать его на свежем воздухе, с солдатами, по колено в грязи. А нам-то надо было кино там снимать. И я убедил Куракина встать и пойти. Это было уже очень не просто.
Нас подвезли куда смогли, пока "Урал" не завяз в грязи. Ханкалинская грязь будет стоять в глазах, уверен, всю жизнь не только у меня. Дело в том, что временами она стояла, кажется, и в самом деле у самых глаз.
Мы не дошли до передовых позиций всего несколько метров. По нам, мне показалось, вдруг открыли огонь из всех видов вооружения. Я первый раз обрадовался, что грязь поглотила нас и что трудно будет хорошо прицелиться.
Но стреляли в воздух, потому что часы пробили полночь. Стреляли все и изо всего. В какой-то момент я понял, что и из минометов тоже.
Возле палаток, куда мы наконец выбрались, уже бегали опомнившиеся офицеры и орали:
"...Вашу мать! Вы весь Грозный разнесете!.."
И ведь на утро выяснилось, что разнесли. Были жертвы, были.
А до утра мы говорили с успокоившимися в палатках солдатами, и они рассказывали мне то, о чем я до сих пор размышляю, и плевать им было на камеру, которая их снимала.
Утром мы оказались в вагончике, где жили связистки. Они принципиально не пускали к себе никого вообще, им было о чем поговорить, и все вокруг удивились, что они открыли двери нам.
— Так вы же не служите, мальчики,— объяснила одна из них.— Мы сейчас с вами танцевать будем, как дома. Новый год!
И правда, были танцы. Девушка плакала у меня на плече под песню "Та женщина, которая поет", а потом под "Настоящего полковника". И под любую другую она бы плакала тоже. А Куракин снимал. И кино это потом выиграло гран-при на международном фестивале документальных фильмов.
А лучше того Нового года у меня и не было.
Потому что я там только и понял, какое же это счастье — новый год.
Когда он наступает.