Выставка фэнтези
В ГМИИ имени Пушкина накануне "Декабрьских вечеров" открылась выставка "Уильям Блейк и британские визионеры". Блейк-художник, чьи картины, рисунки, гравюры и книги впервые привезены к нам в таком количестве из галереи Тейт и еще семи английских музеев при содействии Британского совета, предстает в окружении учеников и последователей как пророк символизма, сюрреализма, битничества, искусства, отпускающего воображение и подсознание на свободу. Рассказывает АННА ТОЛСТОВА.
Историю британского (да и всего европейского) рационализма можно описать при помощи двух английских эпиграмм, диалог которых растянулся на два столетия. Его расцвет приветствовал Александр Поуп в блестящей эпитафии: "Был этот мир глубокой тьмой окутан. Да будет свет! И вот явился Ньютон". Его закат оплакал аноним, ответивший Поупу из XX века: "Но сатана недолго ждал реванша. Пришел Эйнштейн — и стало все как раньше". Ньютоном открывается и закрывается выставка "Уильям Блейк и британские визионеры". В ее начале — "Ньютон" из серии "больших цветных отпечатков" 1795 года, один из самых известных образов Блейка: прекрасный обнаженный атлет во мраке каменистой пустыни, измеряющий циркулем геометрическую фигуру на свитке,— воплощение рационализма, поигрывающего мускулами науки, иссушающего душу и сковывающего воображение. В финале — "Ньютон" насмешника Эдуардо Паолоцци, родом из постмодернистских 1980-х: Блейков атлет, переведенный в бронзу, уселся на один архитектон и конструирует другой, и хотя нам, наверное, трудно признать в Малевиче холодного рационалиста, этой версии происхождения модернизма не откажешь в остроумии. История британского визионерства в целом укладывается в промежуток между обоими "Ньютонами", и чем ближе было дело к Эйнштейну, тем больше поклонников становилось у главного героя выставки.
Фото: Геннадий Гуляев, Коммерсантъ
Чтобы понять, почему фантазии Уильяма Блейка (1757-1827) практически не заметили современники, достаточно сравнить висящий при входе в Белый зал портрет художника кисти Томаса Филлипса, самый обыкновенный английский портрет начала XIX века, с блейковскими картинами, акварелями, гравюрами и "пророческими" книгами, опередившими livre d'artiste на сто с лишним лет. Со всем, что такой щедрой рукой выдали англичане, отправившие в Москву почти все "хиты" своего национального достояния: "Духа Блохи" и "Навуходоносора", "Гекату" и "Жалость", "Книгу Иова", акварели к "Божественной комедии" и ксилографии к Вергилию и, конечно, бесконечные вариации на библейские сюжеты.
У просвещенного зрителя той эпохи просто не открылся третий глаз, которым можно было бы объять всю эту галлюцинаторную изобразительную какофонию. Тут цитаты из Микеланджело и Пуссена, там — из часословов и с вестминстерских надгробий, здесь кокни-духовидец расписался в любви к Рафаэлю, там — к богословскому лубку и политической карикатуре, а порой и вовсе кажется, что он насмотрелся разом иконостасов в древних ярославских церквях и фильмов ужасов голливудского производства. Даже подготовленная чтением готических романов публика не могла принять этот путаный мир богов, титанов, ангелов, чудовищ, огненных колесниц, бегемотов и левиафанов, мир куда более фантастический, чем Шекспир, Мильтон, Данте и Оссиан, вместе взятые. А еще ведь ошибки в анатомии, перспективе, композиции и прочие преступления против хорошего вкуса.
Фото: Геннадий Гуляев, Коммерсантъ
Блейк, недоучка и самоучка, презирал академические правила столько же, сколько и университетскую науку, перейдя на полное самообслуживание. Абсолютный гений бриколажа, он изобрел и собственный художественный пантеон, и собственные техники "иллюминованных книг" и "фресок" (то есть эту потемневшую от времени темперу, которая, в отличие от его акварели, увы, лишалась витражной праздничности красок), и собственную философскую систему. Точнее — мифологию, где каждая идея предстает в человеческом облике, потому что весь мир одухотворен, а значит, очеловечен, так что Блейкова вселенная плотно населена ясноглазой расой бородатых патриархов, мускулистых атлетов и длинновласых дев. В хитросплетениях этой философии, замешанной на беспорядочном чтении мистиков, оккультистов, еретиков, политических радикалов, "антикваров", толкователей Библии и апокрифов, вот уже целый век разбирается армия блейковедов, размерами едва ли не превосходящая армию пушкинистов. Его философия, как и его эстетика, при всей своей синтетичности, удивительно цельна, но если продраться сквозь лабиринты блейковских мифологических построений сегодня невозможно, то блейковская форма, готическая узорчатость, тягучая линия и суггестивный цвет выглядят поразительно современно, как будто бы он поторопился родиться на полтора-два столетия раньше срока.
О том, что Блейка начали воспринимать пророком авангарда вскоре после смерти, рассказывает вторая часть выставки, где собраны работы прерафаэлитов, "эстетов", символистов, сюрреалистов, неоромантиков и прочих блейкоманов вплоть до Фрэнсиса Бэкона. И этот раздел, напичканный цитатами и перепевами блейковских образов, лишь подчеркивает, что Уильям Блейк, как и все настоящие авангардисты — творцы утопий, был обречен на поражение. Собиравшийся, подобно Христу, спасти человечество, уведя его в мир освобожденного воображения, бросавший своим целокупным искусством вызов всей существующей системе мышления, он в итоге породил лишь поверхностных стилизаторов, авторов ар-декошных витражей и занимательных фэнтези. Так что строящий архитектоны Ньютон все же не сдает позиций Эйнштейну.