Где-то во второй половине 1960-х в мои руки попала книжка Ле Карре "Шпион, который пришел с холода". Обстоятельств не помню, то ли кто-то из западных стажеров-аспирантов оставил, то ли какой-нибудь мой приятель, подобным же образом ее получивший, принес. В мягкой обложке, карманное издание. "Зе Спай ху Кейм ин фром зе Колд".
Тогда по-английски тараторить, как сейчас, не умели. Читать те, кто к этому был так ли сяк предрасположен — малый процент,— почитывали, даже пункт такой во всех официальных анкетах был: знание иностранных языков (свободно говорю, понимаю, читаю со словарем — нужное подчеркнуть). За границу ездил контингент, проваренный в чистках как соль, по словам поэта, и хоккеисты — плюс Евтушенко с Вознесенским. У Хрущева и Брежнева был какой-то умопомрачительный переводчик Суходрев, у начальников пониже рангом суходревы похуже. Первым русским, который непринужденно пользовался английским языком, в моей практике оказался нападающий сборной СССР по канадскому хоккею (так тогда еще говорили): мы, случайно познакомившись, спустились в метро (так тогда еще ездили звезды), подошел поезд, и он, галантно пропустив меня вперед, произнес: "Плиз".
Я открыл книжку и, понятно, пока не дочитал, не закрыл. Это было про лубяночный воздух нашей повседневности, слежку, похищения, убийство, про заплечных дел мастеров, только перенесенное в ту, закордонную реальность,— где действующие лица приобретают законченность наподобие персонажей комедии дель арте. Ян Флеминг наоборот: агент не с правом на убийство и предательство, а с вынужденным согласием на то, чтобы быть убитым и преданным. Самому, тем, кто его окружает, своим близким. Собственно говоря, всем нам — потому что у героя, которого Ле Карре любит, есть сердце и совесть, и по этой причине он находится под прицелом доведенной до абсолюта человеческой бессердечности и бессовестности. "Свои" предают и отдают его на уничтожение ровно так, как те, против кого они посылают его бороться.
Это ранило душу. Мне. Нам. То, что реальность была так узнаваема несмотря на разницу мотивов, натур, деталей, не оставляло надежды. Мы знали, что нет правды на земле, но допускали, что где-то там сохранилось рыцарство, честь, честность. Рыцари были, но они были "рыцари бедные". У нас хватали каких-то правдолюбцев, несчастных, загоняли в лагерь, беспощадно. Но и там — жалости не жди. Ле Карре писал об этом с несомнительной достоверностью и неоспоримой убедительностью. В его книгах не было ни вот столько от сюсюка "Семнадцати мгновений весны". Он был талантливый, его талант был живой.
Через двадцать лет после "Шпиона с холода" он сидел в лондонском ресторане с одним из читавших тот же экземпляр, что и я. Вошла их общая знакомая и сказала этому второму: "Тебе присудили премию". Тот говорит: "Какую премию?" Она говорит: "Нобелевскую". Ле Карре говорит: "Официант! Бутылку шампанского!" Наш человек. И книжку назвал: спай — шпион, колд — холод — чтобы русские понимали.