Классика с Михаилом Трофименковым

"Город пиратов"

(La ville des pirates, 1983)

В великом "Орфее" (1950) Жана Кокто герой как завороженный днями напролет слушал по мистическому радиоприемнику строки, почти шифровки, наподобие тех, что во время войны лондонское радио передавало французскому Сопротивлению, и составлял из них прекраснейшие на свете стихи. "Птица поет пальцами". "Зеркала — это двери, через которые входит смерть. Увидев в зеркале всю свою жизнь, вы увидите, как смерть трудится над вами". "Смерть поэта должна суметь пожертвовать собой, чтобы сделать его бессмертным". Такое вот кодированное стихотворение, такая "передача на голову" — и фильм чилийца Рауля Руиса (1941-2011), бежавшего во Францию от пиночетовского террора и признанного на приемной родине последним великим сюрреалистом мирового кино. Стихотворение и в прямом смысле слова (временами за кадром звучат не менее возвышенные, зловещие и красивые, чем в "Орфее", тексты), и в переносном, визуальном. Хотя бы потому, что пересказать его ничуть не легче, но и не сложнее, чем стихотворение. Изображение — то цветное, то черно-белое, то вирированное. Море как лейтмотив фильма. Впрочем, в море здесь превращается что угодно: листва яблони в ночном саду оборачивается театром морской битвы между пиратами; лужа вытекшей из ран крови, прикоснувшись к которой, сгорают дотла сделанные из купюр кораблики... А целуя полицейского, Изидора (Анн Альваро) оставляет на его щеке не след губной помады, но карту, указывающую путь на пиратский остров. Впрочем, здесь нет ни города, ни пиратов. Вместо города — белоснежный дом на берегу, где Изидора томится под монотонные напевы ее приемного отца (Дуарте де Альмейда), бывшего настоятеля монастыря, о том, как он ненавидит женщин. Вместо пиратов — существа, которым мешает превратиться в персонажей декадентской дешевки лишь руисовское чувство юмора: медлительное, подспудное, убаюкивающее. Ангелоподобный мальчик Мало (десятилетний Мельвиль Пупо, с тех пор выросший в звезду первой величины), явившийся ниоткуда, больше всего на свете любит золото и драгоценности. Кажется, из-за них он вырезал и изнасиловал всю свою семью — семь человек. Он приносит Изидоре освобождение от томления, столь же зверски выпотрошив ее отца и кастрировав рыбака-соблазнителя (Андре Энжель), попользовавшегося бедной девушкой, а потом объявляет себя ее женихом. А внутри слегка напоминающего зомби Тоби (Юг Кестер) живут то ли трое персонажей, то ли гораздо более многочисленная и вздорная семейка: и мужчины, и женщины.

Это не вульгарный фрейдизм, а насмешка над ним. Хотя фрейдизм и вдохновлял некогда первых сюрреалистов. Распознать в фильме параллели с их творчеством — нехитрое дело. Эти распахнутые, словно вырезанные в пространстве окна, эти каменные облака — это же живопись Рене Магритта. А море и скалы напоминают о "фроттажах" Макса Эрнста, изобретшего технику, при которой изображение не рисуется, а протирается на бумаге, лежащей на фактурной поверхности. Но это не плагиат, даже цитатами назвать этот язык не поворачивается. Это просто знак того, что Руис настроен на ту же сюрреалистическую волну, которую ловил Орфей. Сюрреалисты старались писать стихи во сне: так и Руиса легко заподозрить в том, что он снимал свои фильмы во сне. Да и в пророческом даре ему не откажешь: один из Тоби боится пошевелиться, потому что движение одной его руки вызовет землетрясение в Чили, а другой — гражданскую войну в Ираке. Судя по событиям в мире, Тоби не выдержал и пошевелился.

"Доктор Эрроусмит"

(Arrowsmith, 1931)

История врача Мартина Эрроусмита (Роналд Колман), ставшего великим микробиологом, настолько не похожа на классические образцы кинематографа Джона Форда, что появление фильма хочется объяснить исключительно его патриотизмом: автор романа "Эрроусмит" Синклер Льюис стал (1930) первым в США нобелевским лауреатом по литературе. Однако Форд, Гомер Дикого Запада, ухитрился и сюда вставить милые ему мотивы. В прологе юная бабушка героя управляет фургоном переселенцев, а славный выпивоха доктор Сонделиус (Ричард Беннет) симпатичнее ему, чем сухарь Эрроусмит. Совсем в родной стихии Форд чувствует себя в сценах на карибском острове, где Мартин борется с бубонной чумой так, словно поднимает аборигенов на революцию: ночь, горящие хижины, опьянение катастрофы. Любимая же его жена Леора (Хелен Хэйес) тем временем с ужасом следит за похоронными процессиями в стиле вуду. Странноват и хеппи-энд: все близкие герою люди вымерли, но он отчего-то счастлив.

"Свободу нам"

(A nous la liberte, 1931)

Рене Клер и Чарли Чаплин — несопоставимые режиссерские величины. Однако и у милых, но не великих режиссеров, таких как Клер, бывают прозрения. В 1936 году его продюсеры подадут в суд на Чаплина, по их мнению, нагло передравшего в "Новых временах" образы Клера. В общем-то, они были правы. Чаплин явно вдохновлялся сценами механической работы на конвейере. Сначала — в тюремном цехе по производству деревянных лошадок, где маются Луи (Раймон Корди) и Эмиль (Анри Маршаль); потом — на вольной фабрике патефонов, ничем не отличимой от тюрьмы. Но, в отличие от Чаплина, жизнерадостный анархист Клер не жалобит публику. Он слагает гимн бродягам, которыми герои как были, так и остались, пусть Луи и побывал хозяином фабрики. В его фильме безрукие дерутся, цветы поют, ветер сносит с трибуны министра, льется дождь из купюр, а оставшиеся без хозяина конвейеры сами бодро клепают патефоны, пока рабочие удят рыбку и валяются на траве.

"Прощай, полицейский"

(Adieu poulet, 1975)

Фильм Пьера Гранье-Дефера — не самый лучший французский криминальный фильм. Зато в нем играет Лино Вентура, одним своим массивным присутствием, одним своим молчанием возвышавший любой фильм. Его комиссар Вержа на пару с нервным молодым коллегой Лефевром (Патрик Деваэр) стараются вывести на чистую воду преступных хозяев жизни из Руана. Наемники лидера правой партии Лардатта (Виктор Лану) убили паренька, расклеивавшего левые избирательные плакаты и подвернувшегося под пулю полицейского. Для Франции тех лет это было делом житейским: фильм основан на перестрелке в Пюто (1971), где так же погиб 31-летний Салах Касед. Только в жизни мэр Пюто был приговорен к выплате 200 тыс. франков семье убитого, а Вержа разобрался радикальнее. Навлек на себя обвинения в коррупции, чтоб не уходить на повышение в Монпелье, стравил наемников с нанимателями и оставил пауков в их банке, цинично ответив взывающему о помощи Лардатту незабываемой репликой: "Вержа нет. В Монпелье Вержа".