30 ноября в Москве открывается ярмарка интеллектуальной литературы Non/fiction. О кризисе идей и изменении статуса писателя "Огонек" побеседовал с одним из учредителей ярмарки, издателем, главным редактором журнала "НЛО" Ириной Прохоровой
— Все говорят о кризисе гуманитарных идей. Считаете ли вы, что нынешний кризис качественно отличается от всех предыдущих?
— Кризис для гуманитарной сферы — привычное состояние общества Нового времени. Каждый новый век объявляет о кризисе мировоззрения и необходимости поиска иных концепций мира. Кризис заканчивается либо появлением новых продуктивных моделей общественного развития, либо трагическим исходом. Интеллектуальные искания в Европе в начале ХХ века, увы, закончились катастрофой: увлечением фашистскими идеями, двумя чудовищными войнами, возникновением тоталитарных стран. Несмотря на тонны написанных на эту тему книг, подлинного понимания причин подобной общеевропейской трагедии, на мой взгляд, так и не произошло.
Особенно это актуально для нашей страны, где фальсификация истории стала печальной традицией. И даже в последние 20 лет, когда, казалось бы, появилась возможность описать и осмыслить трагический опыт нашей страны, этим шансом общество не спешит воспользоваться. Напротив, на наших глазах происходит новый виток порочного мифотворчества — идеализация советского прошлого, грезы "о великой империи". И как результат этой непростительной интеллектуальной лени происходит реанимация самых мрачных темных идей: наступление на светскую гуманистическую культуру, насаждение религиозной нетерпимости, легитимация националистического дискурса. Причем общество этому даже не ужасается. Я думаю, еще семь лет назад все бы встали на дыбы, увидев предвыборные плакаты Жириновского "За русских". А теперь на это никто не обращает внимания, это воспринимается как норма.
— Рассмотрим кризис в литературе. Он ведь и в том, что исчезла сверхмотивация: у писателя сегодня нет какой-то особенно острой необходимости писать. Писатель чувствует, что его слово стало равно любому другому слову.
— Я так не думаю. Во все времена целью писателя было донести плоды своего труда до читателя, его главная мечта — однажды "проснуться знаменитым". Плох тот литератор, у которого нет подобных амбиций. Сменяются цивилизации, появляются новые технологии, но суть отношений автор — читатель остается прежней. Дело не в писателях, а в системе распространения идей. Когда мы говорим о "золотом веке" литературы в XIX столетии, мы редко задумываемся о том, что этому расцвету способствовала определенная инфраструктура книжного рынка. Это был век "джентльменского" книгоиздания, то есть широкой сети мелких и средних частных издательств; в основном это был семейный бизнес. Конечно, существовали и крупные издательские концерны, доходы которых были вполне сопоставимы с доходами современных издательских конгломератов. Но подавляющее большинство издателей рассматривало свою деятельность не просто как бизнес, а как культурную миссию, как просветительский проект. Издатели "выращивали" новых писателей, поскольку понимали специфику литературного творчества: писатель — не машина. Для создания серьезного труда требуется время, часто неограниченное, потому что глубокие мысли на бегу не рождаются. То есть издатель умел ждать; мы бы сегодня сказали, он был готов инвестировать в будущее. Иногда в течение нескольких лет он материально помогал писателю или ученому — для того чтобы тот имел возможность работать, не отвлекаясь на быт. Большое заблуждение думать, что талант всегда сам себе пробьет дорогу. Новые идеи рождаются в муках: от их зачатия до реализации и предъявления обществу иногда проходят десятилетия.
— То есть, из-за монополии крупных издательств нарушен естественный ход вызревания мысли?
— Именно. Об этом существует замечательная книга Андре Шиффрина "Легко ли быть издателем", которая стала библией для культурных издателей всех стран. В 80-х годах прошлого столетия в Америке, а потом и в Европе независимые частные издательства стали поглощаться крупными медиаконцернами, и, как следствие этого, принципы крупного бизнеса распространились на сферу идей. Если традиционный издатель интеллектуальной литературы довольствовался двумя-тремя процентами годовой прибыли, причем всю выручку от коммерчески успешных книг вкладывал в убыточную экспериментальную новую литературу, то медиаконцерны исповедовали совсем другую философию книжного дела. Концерны рассчитаны на получение большой прибыли: 15-20 процентов, а такой быстрый оборот денег гарантируют только бестселлеры. Что такое бестселлеры? Это, как правило, тиражирование уже усвоенных старых идей. В результате из издательского плана стали исчезать качественные художественные и научные книги как коммерчески невыгодные. Повторюсь, новые идеи вызревают преимущественно в малых издательствах. И там происходит самая важная, по большому счету, интеллектуальная работа. А поскольку ни сама эта работа, ни издательства больше не нужны, поскольку рынок больше не хочет ни "ждать", ни вкладывать деньги в долгосрочные интеллектуальные проекты, соответственно, нет и продуктивных новых идей. В конечном итоге после нескольких десятков лет коммерциализации западного книжного рынка произошла стагнация всей книжной отрасли. Общество в поисках новых идей переключилось на музыку, визуальные практики и другие виды искусств. А теперь все бьют тревогу, что люди перестали читать, а писатели якобы перестали писать качественные тексты. Ни то, ни другое неверно, просто разрушились каналы связи между творчеством и воспринимающей средой. В России в последнее десятилетие происходят сходные процессы, однако у нас есть ряд особенностей. У нас традиция независимого книгоиздания была прервана почти на сто лет; бурное становление нового книжного рынка происходило с конца 1980-х годов, подлинный расцвет культурных издательств пришелся на 1990-е годы. Нашему бравому издательскому цеху предстоят еще долгие годы тяжелой работы. Если, конечно, мы не исчезнем в ближайшее время из-за недальновидной культурной политики нашего государства, которое принимает законы, подрывающие наше существование, которое не вкладывает деньги в развитие книжной отрасли.
— Если распространение гуманитарного знания идет вразрез с фундаментальными экономическими законами, может быть, так тому и быть? Пусть чтение книг останется привилегией самой узкой прослойки.
— Это какой-то, простите, вульгарно-марксистский подход. Я смотрю на проблему иначе: образование, культура и просвещение не с неба нам даются, они есть результат волевых усилий и профессиональных навыков большой группы людей. Еще Пушкин сформулировал проблему российского общества: "Нам просвещенье не пристало, / И нам досталось от него / Жеманство,— больше ничего". Щеголять модными одеждами и идеями мы научились, а вот выстраивать жизнеспособные культурные институты, ответственные за воспроизводство образованного современного человека, мы до сих пор не умеем. Я не понимаю этого обожествления "рынка", очень похожего на прошлое преклонение перед мифическим "коммунизмом", который сам придет и всех осчастливит. Не абстрактный рынок формирует нашу действительность, а определенная система ценностей общества, набор приоритетов, степень просвещенности, в конце концов.
Все кричат о любви к культуре и призывают бороться за чтение. Я это глубоко приветствую. Только бороться надо тоже с умом. Во многих странах принимаются специальные законы, которые удерживают от краха культурное книгоиздание и поощряют распространение серьезных книг. А если пустить все на самотек — тогда наступает деградация культуры. У нас был советский идеологический варварский рынок — когда все хорошее можно было достать только из-под полы; теперь есть варварский рынок под маской рыночной экономики.
— Вы можете описать круг идей, которые обсуждаются сегодня мировым гуманитарным сообществом?
Ирина Прохорова, издатель
Фото: Дмитрий Костюков, Коммерсантъ
— Если обобщить различные направления, то мы видим множественные попытки сформулировать новую концепцию человека, исходя из трагического опыта прошлого и научно-технических революций. Иными словами, каков смысл и способ существования людей в современном глобализованном мире. Мировое сообщество, к которому мы, разумеется, относимся, снова сталкивается с главной болезнью XX века — милитаризацией, фашизацией сознания. Ведь что такое в широком смысле дегуманизация сознания в форме фашизма или советской тоталитарной разновидности? Это эстетизация насилия, оправдание жестокости. Зло привлекательно: мы видим это везде — на экранах, в газетах, в романах, в риторике государственных деятелей. А в нашей стране, где и фундамента гуманистического никогда не было, зло расцветает особенно пышным цветом. У нас до сих пор общество насилия, чуть-чуть прикрытое гламурной пленкой. Нужно стремиться найти гражданские ресурсы сопротивления этой печальной традиции, выстроить новую этическую систему координат. Именно на гуманизацию сознания должны быть направлены усилия общества.
— Расшифруйте понятие "гуманизация сознания".
— Охотно. В последние годы в нашей стране развернулась борьба за историческую память. Многие наивно полагают, что это сугубо "интеллигентские" проблемы. На самом деле от исхода этой борьбы зависит наше будущее — кем станут наши дети: пушечным мясом для милитаристской машины или гражданами свободной страны. Нам сегодня фактически предлагают вернуться к тоталитарной, антигуманной модели общества. Вместо концепции истории тиранов и палачей должна появиться другая история, история частного человека.
Трагедии ХХ столетия заставили историков радикально пересмотреть оптику исследований. Два года назад в юбилейном номере "НЛО" я назвала это явление "антропологический поворот". Это, прежде всего, демократизация гуманитарного знания, смещение фокуса с больших абстрактных теорий развития цивилизации к отдельному человеку, к микрогруппам. Антропологический поворот стал заметен еще в 20-30-е годы ХХ века, и особенно мощно развивался после Второй мировой войны. Появилось много дисциплин, где слово "антропология" стало центральным: философская антропология, историческая, культурная - то есть, произошло перемещение фокуса на частную жизнь человека, на выстраивание личных и социальных связей, на адаптацию к изменениям и сопротивлению истории. Нам хорошо известно, что маленький сдвиг внутри ДНК приводит к изменению целого вида. В социальном организме все то же самое: изменение индивидуального сознания порождает изменения в большой истории - а не наоборот. Причем антропологическая оптика дает нам портрет значительно более здорового российского общества, чем мы привыкли думать. Я утверждаю, например, что гражданской войны в 1991 году не случилось именно потому, что в коллективной российской памяти травма братоубийственной бойни была жива и воспринималась как важный жизненный опыт. Мы привыкли думать, что позднесоветское общество было аморфным. А между тем внимательное изучение последнего года советской империи (на Non/fiction мы будем презентовать уникальное исследование издательства "НЛО") доказывает обратное: в обществе нашлись защитные механизмы, которые не допустили новой катастрофы. Мне кажется, что подобный антропологический подход очень перспективен для создания "другой" истории нашей страны и мировой истории в целом.
— Что сегодня происходит со статусом писателя? Сегодня даже хороший писатель вынужден сам же и заниматься продвижением своих книг, вынужден искать скандала — чтобы книги лучше продавались.
— Статус писателя сегодня как нельзя более востребован. Посмотрите на феноменальный успех "Гражданина поэта": это показатель. Я думаю, что если бы такого рода проект возник лет пять-семь назад, он был бы уделом клубной культуры. А сейчас он гремит по всей стране, политизация общества идет полным ходом. Так что высокий статус писателя никуда не исчез, все на месте. Общество подсознательно ищет какую-то путеводную звезду, неважно, в художественной ли словесности, в эссеистике, в научной или гуманитарной области. Издается множество художественных текстов, и литературных премий с переизбытком. Другое дело — чувствуется явный спад в литературе по сравнению с 1990-ми годами, интересных текстов стало меньше. Литература на распутье. Но то, что идет активный поиск и эксперимент по всему художественному полю, это я как издатель хорошо чувствую.
А литературные скандалы с начала эпохи Гуттенберга были одним из факторов успеха. В истории литературы таких примеров тысячи. Вспомните Байроновские эскапады, дендизм и острословие Оскара Уайльда, эпатаж Маяковского и проч. Частью писательской стратегии всегда было позиционирование себя как общественной персоны. Просто медиа сделали это более выпуклым, заметным: телевизор, телекамера, youtube заставляют писателя работать над своим публичным имиджем. Если сегодня на публике появится взъерошенный писатель в убогом пиджачке, то, будь он хоть трижды гением, он потерпит сокрушительное фиаско. Конечно, это жестоко и несправедливо. С одной стороны, он должен создавать новые художественные смыслы; с другой стороны, он должен осваивать навыки актерской профессии.