Автора этой новеллы не стало на прошлой неделе. Андрей Иллеш был знаменитым репортером и журналистом-расследователем. Незадолго до смерти написал небольшую книгу: очевидцы суровых событий часто оказываются трогательными людьми. Это понятно и из книги Андрея, и из его недлинной жизни
Я даже не знаю, как его звали. Правда, не знаю. Может быть, когда юный — лет двадцать максимум — начальник метеостанции "Удокан" ткнул пальцем в сторону пары черно-белых лаек и говорил что-то, не услыхал. Ее точно Тайга. А кличку старшего, повторю, не запомнил. В тот момент казалось мне это неважно. Ну, крутятся под ногами две симпатичные некрупные лайки... А где возле зимовьев не встречают тебя они? Еще на подходе, когда избы-то среди листвяшек и пихт не разглядеть, когда хозяин и не прочухал, что гость непрошеный у порога...
Эка невидаль — две лайки!
А вот с такими, оказалось, за долгие годы хождения по тайге я никогда не общался.
Глупо отступать от правил, которые для себя же выработал за почти 40 лет таежных скитаний. Я вообще с тупым недоверием отношусь к современным техническим излишествам. Джипиэска, телефон космической связи... Такие штуки сроду считал в экспедиции расслабляющими. Лучше по-старому, когда держат слово. Когда один обещает: прилечу. Другой — буду на точке в срок. И оба ставят крестик на своих картах.
Но в тот раз дал слабину, начальник авиалесохраны, друг Сашка убедил: ему легче будет найти меня. Взял-таки космический телефон... И забыл на заднем сиденье автомобиля.
Осознание полной глупости ситуации пришло позже, уже на реке. Где тормозиться для последней стоянки? Куда лететь вертолетчикам? Ведь из-за телефона этого в тот раз место встречи не обговорили. Искать дурного в тайге дело неблагодарное. Неясное беспокойство — как теперь выбираться — стало преследовать меня, отравляя удовольствие от самого путешествия.
И день ото дня все сильнее.
В таком раздрызганном настроении я решил заглянуть на метеостанцию, в единственное на долгом пути место, где жили люди.
Для вежливости, конечно, чаю попить. По делу — поинтересоваться: есть ли у них связь с Хабаровском или, на худой конец, с Комсомольском? Связь оказалась хреновой — раз в сутки, да еще и не голосом, а ключом, и не с городом, а с отделением гидрометеослужбы. Но записку я таки оставил: вдруг участливые метеорологи передадут в крайцентре летунам?.. И двинул дальше, потрепав по загривку того, что без имени, и погладив его дочку — ласковую и доверчивую, совсем не лайка — Тайгу. Попрощался вроде. Оттолкнул от берега лодку...
И поплыл.
Поначалу я с умилением наблюдал, как по укатанному половодьем галечнику, такому удобному для собачьих лап, трусят две черно-белые лайки. Не картинка — пастораль! По освещенному солнцем берегу неотступно движутся за лодкой две собаки. Час бегут... Два бегут. Вдруг левый берег, что так привычно для таежных рек, резко изменился на повороте. Пошли крупные валуны, прямо к воде приблизились каменные вертикали обрывистых сопок. Течение резко набрало силу. Тогда две собаки, не раздумывая, бросились в воду. Они, выбиваясь из сил, старались нагнать меня. Когда бессмысленность опасной затеи стала очевидна, решили просто пересечь мощный поток. Теперь уже со страхом наблюдал я, как скрываются их морды в бурлении жестких, поднимающихся более чем на метр валов. Временами они вовсе уходили под воду, однако, выныривая в хлопьях клочковатой белой пены, упрямо двигались к правому берегу. А ширина реки — немалая. Метров сто...
Вздохнул я с облегчением, когда увидел, как две совсем крохотные издалека псины отряхиваются на спасительной суше... Обошлось! Тут пошел разбой — река начала разделяться на рукава, и я вовсе потерял собак из виду.
"К лучшему,— подумал я.— Отдохнут и побегут назад. Все правильно: наверху течение послабей, они легко пересекут реку. Через пару-тройку часов будут дома... И чего привязались, медом, что ли, моя лодка намазана?.."
Река вскоре вновь собралась в одно русло, и я с удивлением обнаружил на конце острова лаек, сидящих, словно маленькие памятники. Оказывается, пока я мыкался по протокам, они, умницы, обогнали меня и теперь вот поджидали. Лодка поравнялась с животными. Те вновь прыгнули в реку, вновь ее пересекли. То бежали берегом, то забирали в тайгу. Дальше — хуже. Появились не отдельные гольцы, а растянутые вдоль берегов на километры скальные выходы. Собакам, казалось, деваться теперь некуда. Только поворачивать назад. Но лайки с упрямством альпинистов и с отвагой загнанной рыси лезли вверх, срывались с визгом и тявканьем, падали в лихо закручивающиеся потоки, ударялись о скалы в прижимах, но двигались дальше.
За мной!
Стало по-настоящему страшно. Если не разобьются, то потонут. Если, дай бог, не потонут, то домой им дороги теперь не найти — река не раз уже разбивалась на отдельные рукава и на какой протоке где-то там, за много верст, стоит зимовье их хозяина? Поди разбери.
Я так полагал.
"Вот и солнце заходит — устанут, бросят свой необъяснимый маршрут. Как-нибудь да успокоятся,— твердил я.— Иначе кранты. В два счета поломают в сумерках на скальных обрывах ноги. Тайга-то уж точно: она молодая, глупая..."
Но раз за разом, оборачиваясь назад, замечал, где-то вдали мелькают две черно-белые точки. Явственно запахло мистикой. Почему? Зачем за мной? В чем смысл отчаянного побега?
"Что это я дергаюсь? Умом двинулся? Лайки и у меня не раз убегали за изюбрем в тайгу на десятки километров..." Сидишь, бывало, ждешь их у костра. Возвращаются через много часов неизвестно откуда. Даже ночью среди сопок и горельников находят верную дорогу к костру. А ведь не знают — где остановится хозяин, где нынче будет его ночлег.
И все-таки, и все-таки... За старшего сердце давило меньше. А Тайга-то в своей собачьей жизни ничего еще не видала, совсем молодая, как ей теперь придется?
Вечерело, и солнце уже облизывало далекие сопки. Пора тормозить, ставить лагерь. Поужинать, в конце концов... Раз они такие упертые, то в лагерь наверняка придут.
В первом же месте, где течение поутихло, а берег выстелился в пляж, уткнул нос лодки в гальку. Сказать, что на душе было муторно — ничего не сказать. Последний поворот очередной раз скрыл от меня псов, и уже с полчаса я их не наблюдал. Теперь же страстно хотел одного: чтобы не домой они возвратились, а пришли в лагерь. Если я вновь их не увижу, то произойдет что-то страшное, непоправимое.
Тайга останется навсегда лежать с остекленевшими глазами, изломанная и зажатая в каменной расщелине. А безымянный ее родитель, скуля и перебирая лапами, примется беспомощно кружить неподалеку. Потом без надежды сядет на выстуженные за ночь валуны, поднимет морду и завоет на верхушки пихт.
Господи, что это со мной? Я ведь, пожалуй, в жизни так за близких людей никогда не переживал, а тут — чужие собаки...
Еще толком не разгорелся костер, как из кустов вынырнула одна, затем другая осторожная фигура. Вот они подошли деликатно к огню — Тайга и ее безымянный, но крайне обаятельный папаша. Что говорить, не чай себе, а кашу с тушенкой для них я принялся стряпать. Отдал всю с утра отваренную рыбу, что вез себе на ужин. И пол-ленка, и хариусов. Хлеб, правда, поделил. Собаки вежливо брали куски. Не давились, не чавкали, не отталкивали друг друга. Присели. Их впалые бока словно меха реагировали на каждый вздох... Вели себя, повторю, удивительно деликатно. А отдышавшись и поев, устроились у входа в палатку. Меня охранять! И вправду, несколько раз за ночь подавали голос, пугая маловероятных здесь в это время года медведей. Словом, честно отрабатывали ужин.
Книга Андрея Иллеша "Записки безбилетника" вышла в издательстве "Бизнес-Медиа"
Фото: фото из личного архива Андрея Иллеша
Полночи я ворочался в мешке и пытался, отбросив городское сюсюканье, понять: почему? Что сорвало с места охотничьих собак?
А поутру я все понял и обернулся негодяем.
Но прежде открыл последнюю банку тушенки, вывалил ее в остатки вчерашней каши и дал псам впрок.
Большего сделать для них не мог: сам-то еще не знал, как и когда из тайги выберусь. Выкурил несколько сигарет подряд, поднял приготовленную заранее палку и с мерзким криком "А ну, пошли отсюда!" ринулся на ласковую Тайгу и ее положительного папашу. Секунда недоумения в собачьих глазах (за что?!), и они, скуля, жмутся к кустам.
Отбегут — остановятся, отбегут — остановятся.
Я гнался за ними, пока была возможность, и орал в густом подлеске дурным голосом. Собаки наконец все осознали. И сначала не слишком уверенно, а затем вполне споро двинулись назад — вверх по реке.
По правде — нет тут особой загадки. Тогда ночью, крутясь от недоумения и бессонницы в палатке, понял я незатейливую, в сущности, историю. Их хозяин — охотник, чья изба стояла рядом с метеостанцией,— улетел со случайным вертолетом в поселок и там застрял. Собак на время отсутствия оставил на молодого метеоролога, отнюдь не таежника, ходившего во вьетнамках на босу ногу от приборов до рации. Псы маялись без дела. А тут я. И пахнет от гнильников в лодке знакомым охотничьим запахом. "Зауэр" с патронташем на корме... Да и вид небритого, пропотевшего дядьки показался им близким. Дядька сдуру угостил псов сушками и поплыл вниз по реке. Туда, куда сопровождали они в великом счастье хозяина на охоту. Вот и поднялись псы, побежали как за родным. Тащить их за собой дальше к гибельным порогам? Забрать в Москву? На каком таком основании украсть у охотника самое ценное, что есть в тайге,— собак? Но и с палкой и матом на животных тоже вроде не ходят...
Говорят: собака — друг человека. А человек собаке кто? Я ведь даже не переспросил, как старшего звали.