Однажды во время традиционных посиделок на одной из московских кухонь речь зашла о 30-х годах — как тяжело было жить под прессом ожидания ареста, как вообще можно было жить и оставаться нормальным человеком и т. п. И вот одна из собеседниц — единственная, кто действительно жил в то время, а не просто читал о нем в книгах,— вспомнила нечто совершенно иное. Она вспомнила, как возвращалась с мамой с какого-то праздника, на улицах было полно народу, все пели и веселились, и она — видимо, от избытка переполнявших ее чувств — вдруг воскликнула: "Мама, какая же я счастливая!"
Говорила она об этом смущенно, как бы извиняясь: дескать, вы тут про пресс ожидания, а я, простите, про счастье. Похоже, многие из живших в то время могли бы разделить этот восторг и совершенно искренне подтвердить: жить стало лучше, жить стало веселей. Помимо расстрелов и арестов существовала другая жизнь, да еще какая — в которой всегда было место празднику и сказку делали былью. Да что там сказка — открытие метро с его "лестницами-чудесницами" и летящими по туннелю поездами по своим масштабам превосходило любую сказку.
Для Володи Скрябина — племянника Вячеслава Молотова — тридцатые годы тоже были непростым временем, в котором все смешалось: и открытие метро, и смерть отца, и веселые новогодние праздники на молотовской даче.
Помню, как мы ждали открытия метро. Около нашего дома строилась станция "Мясницкая", потом ее переименовали в "Кировскую". В назначенный день вся наша семья оделась по-праздничному (это же был праздник!) и отправилась на станцию. Народ валом валил. Около метро стояли люди с флагами, транспарантами, все очень радовались. Зашли внутрь. Первое потрясение — эскалаторы. Ступали на них очень осторожно, помогая друг другу и крепко держась за поручни. Естественно, по эскалатору никто не сбегал — это было бы невероятным лихачеством. Потом подошел поезд. Никому даже в голову не пришло сесть на сиденья — все прилипли к окнам, с восторгом рассматривая проносящиеся мимо огоньки. У нас был родственник по маминой линии — он принимал участие в строительстве метро и даже был чуть ли не ударником. О нем писали в газетах и, что самое удивительное, его узнавали на улицах. В те времена метростроевцы были настоящими героями. Ну, может не такими популярными, как челюскинцы, но где-то рядом. Во всяком случае, во дворе я хвастался своим родственником-метростроевцем, а не дядей — председателем правительства. Первое тогда было важнее.
В 1936 году умер мой отец. Произошло это совершенно неожиданно: пришел вечером с работы, почувствовал себя плохо и успел только сказать, чтобы я сбегал к соседям вызвать "скорую". Но врачи уже ничего не смогли сделать — сердце. После смерти отца мама пошла работать — устроилась учительницей русского языка в вечернюю школу. Конечно, нам помогали родственники. Полина Семеновна, жена Молотова, присылала с шофером продукты — в основном фрукты. Вообще, с семьей дяди мы поддерживали тесные отношения. В кремлевской квартире, правда, в те годы бывали редко. Помню квартиру, длинную, вытянутую, и, конечно, детскую комнату Светланы, дочери Молотова, со множеством самых разных игрушек. Сначала мы играли в этой комнате, потом для нас накрывали отдельный стол с печеньем и бисквитными пирожными.
Но, конечно, самым главным нашим развлечением в те годы были новогодние праздники на даче Вячеслава Михайловича. Сначала его дача была в Мещерино, потом, с 1937 года,— в месте под названием "Горки-2". Это был большой двухэтажный дом с верандой. На первом этаже была столовая с кожаными диванами, стульями, обитыми кожей, и обеденным столом. Еще была гостиная, где крутили фильмы. В те годы кино было самым любимым развлечением. Но снимали его мало, поэтому, например, в кинотеатре "Искра" на Сретенском бульваре фильм "Чапаев" шел полтора года, и все его смотрели раз по двадцать. У дяди на даче я видел все наши тогдашние фильмы — "Цирк", "Волга-Волга". На даче Вячеслав Михайлович больше работал, чем отдыхал, поэтому у него там было два кабинета — один наверху, рядом со спальней, где он обычно сидел, другой внизу, где он принимал посетителей. Еще были бильярдная и библиотека. Так вот, 31-го декабря за нами с матерью заезжал "линкольн" (конечно, сегодня это звучит: за десятилетним мальчиком заезжал "линкольн", но тогда партийная номенклатура ездила на иномарках, и этот роскошный автомобиль я воспринимал просто как необходимый элемент важной дядиной жизни), и мы отправлялись на дачу. В гостиной устанавливалась огромная елка, украшенная всевозможными игрушками — разумеется, не самодельными, а привезенными из-за границы. В те годы Полина Семеновна как нарком то ли рыбной, то ли парфюмерной промышленности уже выезжала в заграничные командировки и привозила оттуда множество самых разных вещей (она была очень хозяйственная). В доме ее внуков до сих пор сохранились сундуки, обитые железом, в которых привозились все эти кастрюльки, тарелки, даже открывашки.
Гостей на елку собиралось довольно много, одних детей человек пятнадцать — в основном это были многочисленные родственники и дети сослуживцев Полины. Нам всем вручали подарки — апельсины, мандарины, яблоки, конфеты. Но за стол никто на садился, все ждали, пока приедет Вячеслав Михайлович. Он появлялся часов в семь-восемь и сразу же шел к нам: "Здравствуйте, дети!" Со всеми обязательно знакомился и для каждого находил ласковое или шутливое слово. Помню его очень добрым, веселым, постоянно шутящим. Вообще, чувствовалось, что дома руководит вовсе не он, а Полина Семеновна, которую он ласково называл Поленька, а она его — Веча. "Веча, пошли за стол,"-- руководила Полина Семеновна. "Веча, пошли к детям". Чувствовалось, что Веча ничего против такого руководства не имел. Он всегда садился во главе стола, рядом с собой обязательно сажал Светлану — ради нее все эти детские праздники и устраивались. На столе — икра, грибы, фрукты и обязательно рыба — чаще всего фаршированная щука. Полина Семеновна очень любила рыбу, но сама, конечно, не готовила — для этого было достаточно прислуги.
В те годы я учился в школе в Кисельном переулке — туда ходили в основном дети сотрудников НКВД. Каждое лето мы выезжали в пионерские лагеря — сначала в подмосковные, потом в Бердянск на Азовском море. Что касается арестов родителей, то что-то такое происходило. У нас в доме жил какой-то чин из НКВД — Рачков, кажется. Его арестовали как врага народа. Но об этом почти никто не разговаривал. Помню, один мальчик хотел спросить у его дочери, за что арестовали отца, а другой прижал палец к губам и сказал: "Тише, об этом нельзя говорить". Мы знали, что это происходит, но также знали, что это не обсуждается. Просто это была другая реальность.
В 1940-м году в моей жизни произошла большая перемена — меня забрали жить в Кремль, в семью дяди. И у меня началась совершенно другая жизнь.
Записала СВЕТЛАНА Ъ-СМЕТАНИНА