"Опасные приключения Мигеля Литтина в Чили"

"Опасные приключения Мигеля Литтина в Чили"

Габриель Гарсиа Маркес

М.: АСТ-Астрель, 2011

Чилийский режиссер Мигель Литтин, после пиночетовского переворота 1973 года оказавшийся в вынужденной эмиграции, в 1985 отправился в Чили нелегально, чтобы снять фильм о том, "во что превратили его родину 12 лет диктатуры". Итогом этой поездки стал четрехчасовой документальный фильм "Всеобщая декларация Чили", где были интервью с подпольщиками, родственниками "исчезнувших" (то есть людей, бессудно казненных хунтой), картины нищеты, вызванной экономическими реформами "чикагских мальчиков",— в общем, фильм о серьезных и страшных вещах (его отрывки можно найти на YouTube). А книга об этом нелегальном путешествии получилась легкая и иногда веселая. Написал книгу Габриель Гарсиа Маркес — наговоренные на магнитофон рассказы Литтина он вчетверо сократил и превратил в связное повествование. Маркес ничего не придумал: все впечатления, переживания и соображения принадлежат Литтину, но рука Маркеса чувствуется в скорости рассказа, в каком-то общем шике, с которым написана книга — и который не убит даже довольно тусклым переводом.

Литературная легкость и блеск замечательно гармонируют с той эйфорией, которую явно испытывал сам Литтин, так удачно выполнив труднейшую и опаснейшую задачу, не провалившись сам и никого из помогавших ему не провалив. Помогало ему множество людей — это была не индивидуальная авантюра, а крупная совместная операция внутренних и внешних противников хунты. Сам Литтин изображал уругвайского режиссера, приехавшего в Чили снимать рекламный ролик французских духов: "из бедного кинорежиссера-нонконформиста я должен был превратиться в того, кем меньше всего на свете хотел бы стать,— в холеного буржуа". Вместе с ним работали еще трое европейских съемочных группы, которые официально снимали безобидное кино о природе или истории и в которых об истинных задачах поездки знали только руководители, и 6 чилийских групп, состоявших из подпольщиков, которые, естественно, знали, чем занимаются.

Хотя в книге есть пароли, отзывы, завязанные глаза, но конспиративных уловок и хитростей Литтин, разумеется, не раскрывает и, наоборот, чуть ли не преувеличивает собственную беспомощность как конспиратора, предпочитая рассказывать смешные или странные сцены — со старухой, полюбившей подпольную работу, или со стриптизершей, чуть не раскрывшей легенду Литтина. При этом необходимость многое скрывать и скорее всего искажать, чтобы не сообщить властям чего-нибудь лишнего, не мешает раскованному тону и откровенности в неконспиративных вопросах. Литтин честно признается, что, прилетев в Сантьяго и увидев вместо ужасов диктатуры цветущий город, он сначала испытал разочарование: "военная диктатура, чье присутствие, особенно при осадном положении, я ожидал почувствовать, никак не давала о себе знать". Он знает, что видит всего лишь "красоты, за которыми хунта прятала кровь и страдания",— но ему нужно не просто знание с чужих слов, он хочет сам увидеть, как устроена новая реальность. Люди изменились — они не жестикулируют, как раньше, их лица бесстрастны, ничего не выражают, и это не похоже на чилийцев, какими он их помнил, и вот эти перемены — они от страха, от жизни под диктатурой или просто от наступления новых времен? А вдруг он сам, со своей памятью о бурных временах Альенде, просто устарел? Все эти соображения высказываются по ходу дела и по ходу дела же отменяются новыми впечатлениями — ни длинных серьезных рассуждений, ни глубокомысленных выводов в книге нет. Тон книги — полная противоположность той тяжелой или надрывной серьезности, которая всегда слышна в словах тех, кто возмущается положением дел, хочет что-то изменить, но не может или не хочет действовать. "Опасные приключения", благодаря смелости Литтина и искусству Маркеса, могут служить образцом той легкости рассказа, по которой узнаются небездействующие люди.

"Гламур"

Стивен Гандл

М.: НЛО, 2011

Слово "гламур" впервые возникает в английском языке в 1805 году в поэме Вальтера Скотта "Песнь последнего менестреля" и обозначает "волшебную силу, благодаря которой обычные люди, дома и места казались великолепными". Суть гламура, считает профессор Стивен Гандл, не в его великолепии и роскоши, а в возможности приобщиться к волшебству "высокого". Самые гламурные люди прошлых столетий были не потомственными богачами и аристократами, а выскочками, чужаками и маргиналами. Поэтому первыми иконами гламура профессор считает Наполеона и Байрона. Но настоящее волшебное превращение обычного в исключительное начинается тогда, когда гламур выходит на рынок. Тут уже между моделями 90-х, поп-звездами 60-х, кофейными знаменитостями 20-х и аристократами позапрошлого века разница только в том, что чем ближе к нашему времени, тем доступнее волшебство и сильнее иллюзия, что к нему можно приобщиться. Понятно, что именно это стремление "огламуриться" становится, по Гандлу, главным двигателем общества потребления. Описывая икон гламура от австро-венгерской императрицы Сиси до Пэрис Хилтон, Гандл все время подчеркивает их театральность, ненатуральность. Это бесконечный спектакль, изображение изображаемого, не роскошь, а сплошное притворство.

"Женщины Лазаря"

Марина Степнова

М.: АСТ, 2011

Второй роман Марины Степновой (после попавшего в лонг-лист "Нацбеста" "Хирурга") тоже попал в бестселлеры — но в реальные бестселлеры книжных магазинов. Примечателен он прежде всего временем действия и сюжетом: это очередной роман о советском прошлом, конкретно же — растянувшаяся на сто лет история трех поколений несчастных женщин, вращающихся вокруг советского ученого-гения Лазаря Линдта. Сам Лазарь, рожденный в 1900-м и появившийся в Москве "ниоткуда, словно был воплощен богом сразу на пороге второго МГУ", тут существо картонное, пунктирное, а настоящие действующие лица — его первая любовь бездетная Маруся, злая жена Галина и внучка Лидочка. Временными рамками писательница обнимает век, и, кажется, сюжет напрашивается на то, чтобы впихнуть в него побольше истории, но на самом деле никакой истории тут нет, и даже приметы времени стерты, только пару раз мелькает Берия. То есть никакой ностальгии по счастливому советскому, а наоборот, затяжная пустота, в которую ухают безвозвратно все эти гениальные академики и их несчастные жены вместе с черными "Волгами" и рубиновыми серьгами. Мир у Степновой при этом безжалостно разделен на плохой мужской и хороший женский, то есть плохие мужчины историю натворили, а хорошие женщины в ней выжили.