У Андрея Иллеша была биография отчаянного репортера. Даже смерть, казалось, должна случиться только героической
Он ушел, и стало ясно, что глубже, рискованней, масштабней расследования никто после него в нашей журналистике не сделал. Хотя за 25 лет после его истории корейского "боинга" "расследованием" названы сотни заметок и очеловеченных справок. Он при советской цензуре сделал то, что по глубине и масштабу никто не может повторить и после СССР. Конечно, Иллеш был генетический журналист: короткий путь к известности вполне восполнил ему длинный путь к университетскому диплому. Но, ребята, жить еще нужно как репортер: запасаться впечатлениями, впитывать людей. Я был с ним как-то на Севере, под Магаданом. И видел, как он слушал, как знали и ждали его рыбак, метеоролог, пожарный, какие-то лесные отшельники... В 85-м он поймал самую большую в стране рыбу. Он сражался с этим тайменем несколько часов, стрелял в рыбину, как в зверя... Все "Известия" ходили к нему поглядеть на голову трофея. Случился Чернобыль, и ни у кого не возник вопрос, кого посылать в первую, самую тяжелую командировку. Какую-то он нарисовал себе маску парня московского двора, как бы временно прикомандированного к большой политике и большой журналистике. Таким себя и на обложке недавней книжки изобразил (см. стр. 48). Эта легкая бравада скрывала не только ранимость, но и невозможность и себе, и близким жить не по кодексу какой-то юношеской чести, где все было понятно про "хорошо" и "плохо", где готовность отдать всего себя другу сочеталась с ревностью к нему же... Он писал, жил, любил людей так, что, конечно, был первейшим русским репортером. Несколько дней назад Андрей ушел, оставив вокруг себя множество должников: друзей, учеников, читателей.
До втречи!