Спасенные слова

Государственный литературный музей отмечает 80-летие "Литературного наследства" — старейшего российского издания, посвященного истории отечественной литературы. Этот юбилей — событие не узкопрофессиональное, а общекультурное. В России ведь не только поэт больше, чем поэт, но и литература больше, чем литература, и документ больше, чем документ, а уж опубликованный документ порой уж точно больше, чем просто очередная историческая публикация.

"Литнаследство" — 80 лет, 103 тома, 4 с лишним погонных метра опубликованных, откомментированных, собранных по всему свету, вытащенных с чердаков, из-под матрасов, из чемоданов, вырванных из рук иногда не понимавших ценности, а иногда ох как понимавших ее наследников, иногда просто спасенных документов по истории русской литературы и культуры. Первые публикации произведений, переписка, мемуары. Пушкин, Лермонтов, Герцен, Огарев, Толстой, Тургенев, Достоевский, Тютчев, Фет, Гончаров, Островский, Лесков, Чехов, Бунин, Блок, Брюсов, Горький, Андреев — это только те имена, по которым в филологическом обиходе обозначают тот или иной том "Литнаследства". Из самых главных публикаций — первая редакция "Войны и мира", записки личного врача Толстого Душана Маковицкого, дневники Анны Григорьевны Достоевской, полный набор "Философических писем" Чаадаева, зарубежный архив Герцена и Огарева, письма Блока и Маяковского... Понятно, что это корпус текстов первого ряда для любого слависта. Но тома "Литнаследства" недаром выходили немыслимыми для литературоведческого издания тиражами — до 30 тысяч. Они стояли на полках у номенклатуры и инженеров, у одних рядом с полученными за сданную макулатуру бестселлерами Дюма или Хейли, а у других — рядом с самопально переплетенными слепыми копиями самиздата. И те и другие могли ничего не понимать в тонкостях авторских редакций или никогда не читать солиднейших комментариев, сделанных первыми лицами отечественного литературоведения. "Литнаследство" было статусным изданием, и, как бы странно это ни звучало сегодня, этот статус носителя "высокой культуры" признавался массами.

Признавался он и небожителями: герой набоковского романа "Пнин" называл тома "Литнаследства" "советским золотым фондом литературы". Это дорогого стоит — получить похвалу чему-нибудь советскому от Набокова было почти невозможно. Но ведь и само существование "Литнаследства" по большому счету тоже из разряда невероятного. И выжил проект только потому, что был очень личным проектом: у "Литнаследства" было два интеллектуальных мотора — Илья Зильберштейн и Сергей Макашин. От первого дня создания (в 1931-м) до самой их смерти (Зильберштейн ушел в 1988-м, Макашин — на следующий год). Но когда при большевиках, да еще на столь долгую жизнь, хватало только интеллекта? Тут нужны была невероятная харизма и огромные связи. А вот этого у Зильберштейна было предостаточно, и "Литнаследство" сегодня — памятник в первую очередь ему.

Одесский еврей, папа работал на кондитерской фабрике, мама не имела даже начального образования, читал запоем, папа ругался, мама поощряла. В 16 лет в обмен на уроки дочери букиниста получил от ее папы полный комплект "Аполлона", в 17 на первые полученные 10 рублей купил два рисунка Бориса Григорьева. Папа сдался и из ящика от консервов сделал книжную полку. В 18 Зильберштейн со своей "коллекцией" переезжает в Ленинград, входит в круг пушкинистов, начинает печататься. С этого момента его дар собирателя концентрируется на трех объектах: на людях, на произведениях искусства и на документах.

Из страсти к искусству выросла его знаменитая коллекция, ставшая основой для Музея личных коллекций ГМИИ. Из страсти к документам — "Литнаследство". Из умения находить людей сложилась идеальная схема взаимодействия с властью — сложнейшая система покровителей, которой он прикрывал свое главное детище. В 1931-м он пришел к Михаилу Кольцову и уговорил его издавать под крышей издательства "Жургаз" литературно-исторический журнал. Неприятности начались с первого же номера. Рассказывает глава сегодняшнего "Литнаследства" Александр Галушкин: "Из большей части тиража по решению ЦК ВКП(б) была выдрана публикация по истории раннего марксизма в России. Еще через несколько номеров были опубликованы малоизвестные выступления Ленина по газетным отчетам 1917-1919 годов. Газеты были эсеровские — номер изъяли, а в решении ЦК было рекомендовано "Литнаследству" заниматься своим делом — то есть литературой".

Изъятий, запретов, замен будет еще много. Зильберштейн маневрировал, хитрил, исхитрялся. Ходил по начальству — не помогала Академия наук, шел в ЦК КПСС. Иногда пробить не удавалось совсем (канули идеи ахматовского, цветаевского, замятинского томов), иногда начальники тянули (тридцать лет мариновались блоковские тома), иногда разражались дикие скандалы (из-за публикации писем Маяковского к Лиле Брик сестра поэта писала кляузы в ЦК). Зильберштейн выворачивался. Сам не сел (хотя ходил по краю), но отсидевшим Юлиану Оксману и Сергею Дурылину давал работу.

Он не был святым, скорее — скупым рыцарем. Его страсти собирательства (а погоня за материалами для "Литнаследства", конечно, была сродни его же личному коллекционированию) хватило на то, чтобы с туберкулезом и диабетом дожить до 80 с лишним лет и ни на минуту не останавливаться. Он предпочитал ходить в неснашиваемой шинели, в 70-х его видели в костюмах, сшитых явно до войны, он был скуп, но бесконечно (и взаимно) любим женщинами. Зильберштейну многим обязаны сразу две гуманитарные науки — филология и искусствоведение. Первая сегодня отдает дань уважения — и тем, что помнит, и тем, что "Литнаследство" живо и живет, планку не снижая.

Литературный музей, до 18 ноября