"Отмечен ряд случаев острого психического расстройства среди руководящих работников"

85 лет назад, в 1926 году, были обнародованы итоги обследования условий труда и отдыха комсомольских функционеров, проведенного по указанию ЦК ВКП(б). Как выяснил обозреватель "Власти" Евгений Жирнов, исследование стало частью мероприятий по очистке руководящих рядов от тех, чья нервная система не выдержала борьбы за социализм.

"С 6-7 час. вечера и до утра могу убить"

Среди писем, приходивших в ЦК на протяжении 1920-х годов, послание кандидата в члены партии Д. Н. Пузырева выглядело достаточно обыденным как по малограмотности, так и по содержанию:

"Дорогому тов. Сталину.

Простите! Мне один выход обратиться к Вам. Я бывший рабочий гор. Москвы при ф-ке "Новая Заря", страдаю нервопсихическим заболеванием... Был назначен инвалидом II-й группы. Результат заподозрили в форме симулянства. В настоящее время нахожусь на родине, в Смоленской губ. и уезда, Красинской волости, дер. Карниловка, нахожусь под строгим надзором, но последнее дело хорошо. Плохо одно, что я в период времени с 6-7 час. вечера и до утра могу убить или, если нет, то изуродовать человека, что я сам избегаю подобных вещей. Живу на средства благодаря знакомства и родства, что последнее отражается морально. Я как кандидат ВКП(б) прошу обратить на это серьезное внимание и дать мне соответствующие директивы сущности всей истории для вступления в ВКП(б)".

Ничего необычного в этом странном письме не было. Ужасы революции, Гражданской войны и послевоенного восстановления тяжело отразились на нервном и психическом здоровье всего населения и еще сильнее — на передовой, как тогда говорили, части общества, коммунистах и комсомольцах.

В ЦК Российского ленинского коммунистического союза молодежи (РЛКСМ) в 1924 году обратили внимание на то, что немало комсомольских функционеров из-за постоянной работы без сна и отдыха страдает тяжелыми нервными и психическими заболеваниями. А после того как заболел секретарь ЦК РЛКСМ Яков Цейтлин, вопрос стал предметом обсуждения на самом высоком партийном уровне.

20 января 1925 года видные члены партии, в число которых входили вдова Ленина Надежда Крупская, член Политбюро Григорий Зиновьев, секретарь Юго-Восточного крайкома РКП(б) Борис Позерн, Северокавказского крайкома Анастас Микоян и член ЦКК РКП(б) Розалия Землячка подписали обращение к проходившему тогда пленуму ЦК, в котором говорилось:

"В последние месяцы отмечен ряд случаев острого психического расстройства среди руководящих работников РЛКСМ (два члена бюро Сев. Кавказ. краевого комитета РЛКСМ, тов. Цейтлин и некоторые другие товарищи). В печати приводятся данные, свидетельствующие о чрезвычайном росте заболеваемости детей в школах и учащейся молодежи в связи с перегрузками пионерскими, комсомольскими и партийными обязанностями. Все эти факты заставляют обратить чрезвычайное внимание на условие жизни и работы молодых коммунистических поколений. Возникают серьезные опасения за то, будет ли готовящаяся нам смена такой здоровой, сильной и подготовленной, какой она должна быть, чтобы принять на себя тяжесть все осложняющейся и обостряющейся борьбы за коммунизм. Мы предлагаем:

1) Признать изучение условий жизни и работы пионеров, комсомола и учащейся коммунистической молодежи делом неотложно-необходимым.

2) Поручить Оргбюро и Президиуму ЦКК совместно с ЦК РКЛСМ разработать систему мероприятий, которые должны упорядочить работу коммунистической молодежи, уменьшить нагрузку до пределов, допускаемых для молодого развивающегося организма, и обеспечить необходимые условия для правильной подготовки молодежи к предстоящей ей ответственной работе.

3) Тех работников, нервная система которых оказалась подорванной в результате непосильной нагрузки, перевести на другую работу, соответствующую состоянию их здоровья".

В тот же день участники пленума поддержали предложенные меры, а 14 апреля 1925 года на места разослали совместное циркулярное письмо двух ЦК — партийного и комсомольского, где указывалось, как именно следует уменьшать нагрузку на функционеров РЛКСМ. В письме указывалось:

"Созываемые ячейками РЛКСМ различные собрания и заседания должны быть сведены к минимуму, причем в целях урегулирования и сокращения собраний и заседаний в ячейках необходимо установить:

1) Созыв собраний цеховых и общезаводских ячеек не чаще 1 раза в две недели.

2) Созыв общих собраний молодежи на предприятиях по мере надобности и, как правило, не чаще, чем один раз в месяц. Причем в целях сокращения собраний необходимо практиковать (не формально, а фактически) созыв открытых собраний ячеек РЛКСМ совместно со всей молодежью.

3) Создание при ячейках постоянных комиссий по отдельным отраслям комсомольской работы (как-то: политпросвет, экономические и т. п.) должно производиться только в том случае, когда в этом ощущается необходимость и когда этим обеспечивается действительное вовлечение рядовых комсомольцев в работу ячейки. Заседания таких комиссий должны созываться только по мере накопления вопросов, требующих совместного обсуждения и разрешения с определенным ограничением времени и заранее определенным порядком дня, причем текущие вопросы практической работы должны разрешаться самими членами бюро ячеек, коим поручено руководство комиссиями".

А о деятельности вышестоящих органов комсомола говорилось:

"Бюро губкомов, обкомов, райкомов и укомов РЛКСМ в своей практической работе и работе своих комиссий, коллегий должны установить твердый регламент заседаний с ограниченным количеством и вопросов, и часов для них с тем, чтобы заседание максимум продолжалось не более 2-3 часов. Необходимо запретить, за исключением самых экстренных случаев, созыв заседаний коллегий в дни отдыха, праздники (которые должны быть целиком активистами использованы для отдыха)... Нужно также категорически запретить созыв заседания в слишком позднее вечернее время".

Однако, когда осенью того же 1925 года ЦК РЛКСМ приступил к обследованию условий труда и отдыха своих функционеров всех уровней — от губернских руководителей до секретарей заводских и сельских комсомольских ячеек, оказалось, что ничего не изменилось.

"Малокровие, неврастения, туберкулез"

Проведенное обследование ни в коей мере не претендовало на массовость и широкий охват комсомольских работников. На места разослали опросные листы и бланки, в которые участники исследования вносили все, чем занимались ежедневно. Однако число полученных статистическим подотделом ЦК РЛКСМ заполненных бумаг оказалось крайне невелико.

"Из намеченных к обследованию 300 комсомольцев-активистов,— говорилось в отчете об обследовании,— прибыл материал только на 145 человек. Изъятым из разработки из-за своей нетипичности и негодности (технически скверно выполненным) оказался материал на 20 активистов... Получение сведений с мест шло путем заполнения товарищем, подвергавшимся обследованию, бланка, включавшего в себе общие сведения (масштаб, род работы, состояние здоровья и т. д.) и семи ежедневных, днем за днем следующих, хронокарт. Следует отметить, что заполнение бланков и хронокарт поручалось местными организациями лишь товарищам, выразившим желание выполнить эту работу. Последними пересылались заполненные бланки непосредственно в ЦК анонимно (без указания фамилии)... Для полной характеристики материала следует отметить еще то обстоятельство, что обследованию подверглись работники 28 совершенно различных губерний, областей и округов СССР".

В итоге оказалось, что в обследовании участвовало 28 функционеров губернского уровня, 26 — уездного и окружного, 23 — районного и городского, 22 — волостного, 20 секретарей фабрично-заводских ячеек и 6 секретарей сельских ячеек.

Некоторые результаты оказались неожиданными. Как выяснилось, в организации нового типа, воспитывающей строителей светлого коммунистического будущего, царили обычные бюрократические порядки, когда работа вышестоящих сотрудников перекладывается на нижестоящих:

"Чем меньше масштаб работы, тем больше загружен активист,— вот первый вывод, который позволяет нам сделать материал обследования".

Однако, как показало исследование, рабочий день на всех уровнях комсомольской иерархии имел сверхнормативную продолжительность. Работники губернского уровня в среднем трудились около12 часов, городского и районного — 12,5, а в сельских и фабричных ячейках — около 13 часов в сутки. Не лучше обстояло дело и в выходной день.

"Оказывается,— говорилось в отчете,— что этот день отдыха — воскресный день — у всех без исключения активистов является лишь обычным, более или менее нормальным, рабочим днем. В отдельных случаях, как, например, у работников села (волкома, ячейки) этот день отдыха ничем не отличается от перегруженного не в меру рабочего дня".

Как оказалось после обработки полученных хронокарт, загрузка текущими делами вела к тому, что комсомольские руководители всех уровней почти не занимались самообразованием и даже на чтение газет, основного источника материалов для проведения линии партии и комсомола на местах, тратили около 9-15% своего времени.

Но главное, как отмечалось в отчете, огромная перегрузка работой отражалась на здоровье комсомольских функционеров:

"Один из товарищей (заполнявших хронокарту), отмечая время, ушедшее на составление плана политпросветработы, с 10 часов вечера до 7 часов утра следующего дня (работал всю ночь из-за "срочности работы") — в дальнейшем в примечании пишет: "С 4 часов дня страшно разболелась голова на весь день" (сам товарищ болен неврастенией)".

Чтобы прояснить ситуацию с заболеваемостью среди функционеров, в число вопросов, предлагавшихся участникам обследования, включили и те, которые касались состояния их здоровья. Полученные результаты оказались неожиданными даже для ожидавших худшего руководителей комсомола. Среди обследованных оказалось 68% больных одним или несколькими заболеваниями, 15% считали себя здоровыми, но испытывали упадок сил, и лишь 16% указали, что полностью здоровы.

"Малокровие, неврастения, туберкулез,— говорилось в отчете,— вот к чему приводит перегруженность работой активиста-комсомольца".

И действительно, среди болезней комсомольских функционеров лидировали нервно-психические заболевания — 28,1%. За ними следовали малокровие — 24,7% — и туберкулез — 12%.

"В 19-20 лет сходят с ума"

В отчете отмечалось, что комсомольские работники недовольны сложившейся ситуацией и в хронокартах указывают на основную причину перегрузки — постоянно созываемые, несмотря на указания ЦК, многочисленные собрания и заседания, на которые тратилось до половины рабочего времени.

"В одно и то же время,— писал один из них,— было назначено партсобрание (с моим докладом), заседание профсоюза (с моим отчетным докладом) и бюро волрайкома КСМ (с моим докладом). Решил пойти на комсомольское заседание, а в остальное подал справки. На мои справки отвечают: 1) ты партиец и не забывай партдисциплины, 2) ты член профсоюза и не забывай профдисциплины. Где искать выхода?"

А другой отмечал:

"ЦК правильно и своевременно пришел к изучению этого вопроса, ибо в такой обстановке работать невозможно. Частые доклады (от которых отказываться неудобно), всевозможные совещания отнимают слишком много времени. Пополнять свой багаж теорией и расширять кругозор не представляется возможным. Считаю, что ЦК даст свое решающее заключение в смысле разгрузки актива".

Партия действительно отреагировала, как тогда говорилось, на сигналы с мест. Еще до появления окончательной версии отчета, видимо после доклада комсомольского руководства, в резолюции "О комсомоле", принятой на XIV съезде ВКП(б) в декабре 1925 года, говорилось:

"Перегруженность актива текущей работой в значительной мере объясняется хищнической и бессмысленной растратой сил в связи с нерациональной организацией работы. Именно здесь как нельзя более уместен лозунг Ленина: "Лучше меньше, да лучше". Следует беспощадно уничтожить и отсечь все лишнее, не вызываемое необходимостью (частые заседания комиссии и проч.), и обратить самое серьезное внимание на улучшение качества работы".

Однако при этом комсомолу вменялось в обязанность усиливать и расширять влияние на молодежь и лучше приспосабливаться к меняющимся условиям жизни. А это значило, что никакого реального снижения нагрузки не предвиделось. В качестве компенсации комсомольским работникам в той же резолюции предлагалось больше заниматься физкультурой:

"В целях физического и морального оздоровления молодежи надо всемерно содействовать развитию физкультурного движения и организации разумных развлечений, отнюдь не превращая последние в их противоположность. С этой точки зрения необходима существенная реорганизация клубной работы РЛКСМ".

К агитации за физкультуру подключились и видные большевики. К примеру, нарком здравоохранения РСФСР Николай Семашко писал в "Правде":

"Всякому мало-мальски грамотному человеку теперь известно, что лучшее средство регенерировать (восстановлять) силы — физическая культура, физические упражнения. А ведь считается признаком хорошего партийного тона иронически скривить губы, когда заходит речь о физических упражнениях".

А видный большевистский трибун и член Центральной контрольной комиссии ВКП(б) Емельян Ярославский пропагандировал здоровый образ жизни в журнале "Юный коммунист":

"Тов. Сырцов (заведующий агитпропом ЦК ВКП(б).— "Власть") на заседании как-то рассказывал, что комсомолец в большой заводской ячейке, делая доклад об обязанностях комсомольцев, о быте комсомольцев, доказывал, что плох тот комсомолец, у которого есть свободное время для прогулок. Прогулку на свежем воздухе этот парень считает чуть ли не буржуазной привычкой. Когда смущенные физкультурники спросили, как же быть с тем, что руководители физкультуры советуют обязательно совершать прогулки на свежем воздухе, этот бесстрашный истребитель буржуазных предрассудков объяснил, что прогулкой можно пользоваться, исполняя те или иные поручения партийной или комсомольской организации: "Вот пошлют тебя куда-нибудь, ты и идешь по поручению партии или комсомола, вот тебе и прогулка. А так просто гулять — это буржуазная привычка". Однако мы должны убедить наших ребят, что если бы даже это была буржуазная привычка, то это такая же хорошая привычка, как, скажем, каждый день умываться и утром, и перед сном, чистить зубы, мыть руки перед едой, проветривать комнату и пр. и пр.".

Последнее замечание Ярославского имело серьезное практическое значение, ведь обследование с помощью хронокарт показало, что комсомольские функционеры тратят довольно мало времени и на личную гигиену:

"Именно этот здоровый режим создает здоровое, жизнерадостное настроение, уменьшает число неврастеников, нытиков, которые в 19-20 лет нуждаются в санаториях, продолжительном лечении, сходят с ума, кончают самоубийством, проявляют все признаки преждевременной старости".

За всей этой агитационной шумихой вопрос о том, как быть с теми, кто уже неврастеник, нытик и сходит с ума, как-то остался в стороне. Но, как оказалось, решать его начали просто и без лишних разговоров. Причем в отношении не только комсомольских, но и партийных работников, а также и ветеранов революции, Гражданской войны и заслуженных большевиков.

"Обрекают на голодную смерть"

Уже в 1926-1927 годах в ЦК пошел поток не всегда грамотных писем от коммунистов и комсомольцев, которых, несмотря на все прошлые заслуги, из-за нервных и психических заболеваний начали попросту вышвыривать на улицу из учреждений, где они работали. Чаще всего оставляя без куска хлеба и медицинской помощи. К примеру, партиец и ветеран ВЧК Степан Алпланов писал 31 января 1927 года Сталину:

"В сем заявлении прошу Вашего содействия, в чем прошу вас. Я с 1918 г. по 1920 г. работал в секретной разведке в тылу у белых от партизанского отряда Кравченко, а с 1922 г. по 1924 г. райуполномоченным ГПУ гор. Славгорода, Сибкрая, где я расшатал нервы, достаточно пострадал, паралич левой половины, невроз сердца... Мне нужно лечение, и я обращался в Ключевский райком ВКП(б), мне ответил секретарь райкома Рахмистров, что ты, тов. Алпланов, имеешь революционные заслуги, но мы исправляем нервы больных так: снимаем со всех работ, будешь ходить безработным, тогда исправишь свои нервы. Этот разговор был 31 января 1927 г. в 12 час. дня в Ключевском Райкоме ВКП(б). Так я вас спрашиваю, есть член ВКП(б), теряющий нервы на работе, то его вместо того, чтобы лечить, без всякого содействия отстраняют от работы, обрекают на голодную смерть, то я с этим не согласен, я этого содействия не прошу, а только прошу если можно, то помогите мне подлечиться, а если так, как мне Секретарь Ключевского райкома ВКП Рахмистров сказал, то я с этим не согласен последние нервы убивать. Все же осмеливаюсь просить проезд в Крым полечить нервы".

И это был не самый худший вариант. История бывшего красногвардейского комиссара Сергея Перестюка, раненного в 1918 году и занимавшего в 1926 году скромную должность на железной дороге, выглядела куда драматичнее:

"Я в бою с гайдамацко-немецкими войсками был тяжело ранен. Во 2-м Севастопольском Крепостном лазарете, не знаю из каких соображений, врачи приучили меня к морфию. Несмотря на эту поганую и тяжелую болезнь, я все же работал все тяжелое время разрухи на транспорте (на Украине). Осенью 26 г. первый раз удалось лечиться, и то врачи отправили в Ташкентскую психиатрическую лечебницу. От морфия вылечился, но нервная система окончательно испорчена. Так вот, мой начальник оскорбил меня публично, и я нанес пощечину, не успев собой овладеть. Это было 17 декабря 26 г. Был арестован. На девятый день ареста под влиянием дикого приступа нервозности я искалечил руку. Отвезли в ж.-д. больницу. 26 января 27 г. возили в Актюбинск на экспертизу, которая актом установила болезнь. В нем сказано: 1) за проступки, совершенные под влиянием аффектов, ответственен быть не может, 2) трудоспособность можно восстановить при надлежащем лечении в клинике по нервным болезням. 18 февраля 27 г. привезли в Челкар, и пом. прокурора гор. Челкар распорядился посадить в арестный дом, а для того чтобы со мной не было припадков, сказал гор. врачу давать мне морфий, сколько я спрошу. В таком состоянии держали, и через 1,5 мес. был суд. Редкостный по характеру. Даже в газетах не встречал, чтобы так судопроизводство велось в самых реакционных державах. Перед судом повели в гор. больницу. Одну руку перевязали (искалеченную), в другую вкатили 5 грамм 2% морфия. Пролетарский суд: Нарсудья Сарбасов (киргиз), нарзаседатели два милиционера, один русский, другой киргиз, который во время совещания вышел к нам курить. Отсутствуют потерпевшие, три свидетеля, все три разно врут, хотя один и в мою пользу. Для меня суд был, конечно, сон. Вынесли обвинительный приговор: "За то, что 9 лет с корыстной целью принимал морфий,— лишить свободы на один год, дополнительно наказать: выселить этапным порядком на родину в Бессарабию (в 1918-1939 годах входила в состав Румынии.— "Власть")". А ведь там меня могут принять для того, чтобы расстрелять. Правильно ли то? 4 апреля 27 г. припадки усилились, и я искалечил ногу. Весь истек кровью. Отвезли в гор. больницу, месяца через два привели в сознание, и я бросил принимать морфий. 22 мая 27 г. губздрав послал отношение губ. прокурору, требуя освобождения, указав ст. закона, болезнь и акт судебно-медицинской экспертизы, но тот и пальцем не повел. 18 мая 27 г. написал жалобу тов. Калинину, и комиссия ВЦИК по делам частной амнистии направила прокурору, и тоже нет ответа. На мой запрос прокурор тоже не ответил. Да, кассационную жалобу подал вовремя, и она лежит без пересмотра уже 3 месяца в кассационной Коллегии губсуда гор. Актюбинска. Причиной такого неслыханного варварского отношения ко мне служит месть. Агент ж.-д. ГПУ Волкодаев и пом. прокурора гор. Челкар Кенабеков. Просто, как говорят, рожа не нравится, и все. Работают в тесном контакте, не пренебрегая пользовать Нарсуд для мщения. Хотя уверен, что Вы не в состоянии ответить, но все же задали вопрос: мое состояние сносное, рука и нога, правда, искалечены, лечить нечем, содержание бесплатное. Спрашивается? Мне 30 лет, возраст, когда перевоспитать нельзя, к тому я хуже и лучше не буду, какой был, такой и останусь. Я больной человек. Не тронь меня, и я никого. Старый член ж.-д. союза. В тюрьме не сидел, а тут меня нашли социально опасным. До сих пор я старался оправдаться, так как скандал вышел по вине болезни, но если закон CCCP судит больных, как и здоровых, то я смиряюсь, буду лежать в больнице до срока. В тюрьме же не могу. Вы понимаете, что значит, когда ночью все спят, а ты чувствуешь, что стены сдвигаются, нечем дышать, воздуху не хватает, и задыхаешься. Да так мучиться, так лучше кончить один раз. Я несколько раз просил пом. прокурора и давал подписку, чтобы мне дали яд. Сущий пустяк. При тяжелых умственных болезнях, раз выпил, и конец. Еще раз прошу, если поможете, то примите меры. За правдивость всего вышеизложенного отвечаю вплоть до расстрела. Вырвите из рук инквизиции".

"Уяснять все политическое значение чистки"

После окончания этой массовой, но необъявленной чистки никаких проблем с психическим здоровьем подрастающего поколения функционеров и их старших товарищей, казалось бы, больше не было. Но вскоре началась коллективизация вместе с сопутствовавшим ей усилением классовой борьбы, и партийный аппарат вместе с комсомольскими работниками в очередной раз попал в стрессовую ситуацию, по нервной нагрузке вполне сопоставимую с тем, что происходило в революционные годы.

К примеру, в 1932 году, когда начались чистки в комсомольских организациях Северокавказского края, местным товарищам сурово разъясняли всю серьезность ситуации.

"Центральный комитет ВЛКСМ,— писал заместитель председателя Центральной комиссии по чистке А. Татарников,— был вынужден признать необходимым очищение сельских комсомольских организаций Северокавказского края от чуждых и примазавшихся элементов, что приведет к решительному укреплению их рядов и обеспечит наибольший подъем классовой бдительности и боеспособности в борьбе с кулаком. Вот почему каждому комсомольцу надо уяснять все политическое значение чистки, широко разъяснить ее задачи не только среди комсомольцев, но и среди широких масс беспартийной рабочей и колхозной молодежи. Надо понять, что одним из проводимых мероприятий по слому саботажа, организованного кулачеством на Кубани, является чистка комсомольских рядов от тех, кто способствует этому саботажу, кто является изменником и предателем интересов партии и рабочего класса, кто прикрыл свое контрреволюционное нутро комсомольским билетом".

А чтобы всем было ясно, что никто не собирается шутить, Татарников приводил примеры уже проведенных в крае чисток:

"В Ново-Рождественской станице (Тихорецкого района) из 129 проверенных членов ВЛКСМ исключено 59 чел., из них классово-чуждых элементов 7, за связь с классово-чуждыми элементами 2, за организацию и пособничество кулацкому саботажу 25, за расхищение колхозного хлеба 7, за пьянство и хулиганство 1 и по др. причинам 14 чел.".

Все ли исключенные провинились перед партией и государством, значения не имело. Ведь акция носила показательный характер. А для усиления эффекта вслед за этим наказали курировавшего станицу и "проявившего политическую слепоту" члена бюро Тихорецкого райкома ВЛКСМ Попова, о чем также много писали в то время в газетах края.

После подобных мероприятий у нестойких функционеров снова наблюдались неврастения и расстройства психики. Их по сложившейся традиции безжалостно увольняли, по сути, продолжая процесс селекции партийного и государственного аппарата. Ведь он гораздо лучше работает, когда в нем нет рефлексирующих революционных романтиков или чрезмерно идейных товарищей, склонных к оппозиционности.