Ко мне приехал мой школьный учитель, мой классный руководитель. После того как мы закончили десятый класс, он уволился и уехал жить в Германию. Ему нечего было здесь больше делать.
У меня первого из нашего класса родился ребенок, это произошло в бессознательном возрасте, то есть мне было 18 полных лет. И пока мой мальчик не родился, я ничему не удивлялся: да, бывает, чего уж там. Но через некоторое время все происшедшее стало казаться мне очень странным, я никак не мог поверить, что это мой трехлетний сын говорит мне, студенту факультета журналистики: "Папа, ну где же ты был, я тебя так ждал!" Да ведь я сам был ненамного старше него.
Я говорил об этом с моим учителем. Хоть он и уехал, но остался и в моей жизни, и в жизни моих одноклассников. Своих детей у него не было, и мы их ему, я думаю, заменяли, как умели. Но вообще-то мы, конечно, не умели.
А моя жена даже рожала в Ярославле, где он тогда жил. Он все устроил. В Москве в роддомах был стафилококк, нам очень не советовали...
И вот я спрашивал, что он думает обо всем этом, то есть обо мне. Он дипломатично отвечал в том смысле, что ничего уже не исправить.
А я был не согласен и попробовал исправить, то есть через несколько лет развелся. Правда, исправить не удалось.
Он жил в Германии. Там у него больная мама, так что в Россию он приезжает редко. И вот неделю назад приехал.
В субботу утром мы сидели у меня дома, мои заспанные дети, Маша и Ваня, смотрели на него с огромным интересом. Им, школьникам, было, конечно, любопытно: у их отца тоже оказался учитель, к тому же классный руководитель. Это ведь было совсем непонятно. Они переводили взгляд с него на меня, смотрели друг на друга и хихикали.
— А знаете,— сказал я учителю,— Маша с Ваней ведь недавно виделись с Никитой. В летние каникулы были под Лондоном, учились там три недели. И он в Лондоне учится. Увиделись.
— И как он вам? — поинтересовался мой учитель.
— Мне понравился,— ответил Ваня.
— Мне не понравился,— ответила Маша.
— А почему?
— Потому что он хороший парень,— сказал Ваня.
— Потому что у него тело в татуировках,— сказала Маша.
— Может, это и неплохо...— неуверенно сказал я.
— Я даже потом к девочкам играть ушла,— призналась Маша.
— Маша! — в сердцах воскликнул Ваня.— Тебе же не это не понравилось!
— А что же тогда?! — с вызовом переспросила она.— Откуда ты знаешь, что мне не понравилось?
— Я знаю,— сказал Ваня.— Тебе не понравилось, что он со старшими девочками разговаривал и телефон им свой оставил. И татуировки свои показывал. И даже футболку стащил.
— А я знаю, что тебе понравилось! — рассердилась Маша.
— И что?! — крикнул Ваня.
— А то, что он с тобой в футбол играл!
— Конечно, понравилось,— кивнул Ваня.— А что такого?
Мой учитель внимательно слушал. Это мягко сказано — внимательно. Несколько раз он хотел что-то сказать. Потом раздумывал. Он же учитель. Может, он поэтому и понимал лучше других, что есть ситуации, когда не надо никого учить.
Но я видел, как он слушает. Чужая жизнь вихрем пронеслась мимо него. Да и совсем не чужая она была. И не одна это была жизнь, а три, а то и больше (если тех старших девочек посчитать, а заодно и меня, например).
— Ваня,— сказал я,— ты что, опять пароль на телефон поставил?
Я увидел, как он активирует свой телефон.
— Да,— согласился он.
— Но мы же договорились, что ты не будешь этого делать!
Проблема в том, что там, в Англии, он забыл пароль телефона. А может, его маленькие друзья поменяли пароль, чтобы пережить несколько приятнейших минут.
— Опять забудешь! — угрожающе произнес я.
— Знаю, пап,— сказал он.— И если опять забуду, то у меня никогда больше не будет мобильного телефона... Никогда...
Тогда, в Англии, он перестал выходить на связь. Я разволновался, и потом выяснилось, что он не мог вспомнить пароль, что несколько раз набрал не тот и что телефон в конце концов оказался заблокирован. Надо было покупать новый. Купили...
— Да это все корейцы, пап...— успокоил меня Ваня.
Он жил в комнате, где было восемь корейцев. То есть Ваня намекал, что он еще легко отделался.
Мой учитель честно попробовал поучаствовать в этом разговоре, но у него не было шансов. Для этого нужно было понимать, о чем речь.
Тогда Маша сама рассказала ему, что из клетки на днях сбежал хомяк. До этого сбежали другие и не вернулись. И дети надеются, что они обрели свободу. Я знаю правду, но она слишком жестокая, чтобы ее узнали и они.
А этот хомяк, самка, вернулась. Она сама вернулась в клетку, когда захотела есть. Я считаю это чудом.
Мой учитель выслушал хеппи-энд с таким же напряженным вниманием.
Я вообще-то писал про тех, кто не вернулся, в такой же колонке. И теперь рассказал, как одна девушка прислала после этого мне письмо и сказала, что надо срочно расселить двух самок, потому что они не уживутся в одной клетке, так как создания одинокие и дерзкие.
— Да? — переспросила Маша.— А чего они тогда бегают друг по другу?
— Кто-нибудь из них и добегается,— предположил я.
— Папа, это ты когда-нибудь добегаешься,— немедленно ответила она.
Я замолчал.
Через несколько минут мы с учителем вышли из квартиры.
— Спасибо, Андрюш,— сказал он.— Лучшее утро в моей жизни.