Предвыборный аперитив

Во Франции, как и в России, в 2012 году — выборы президента. Как французы к ним готовятся? «Сидят в кафе»,— отвечает парижский корреспондент «Огонька» Гелия Делеринс

В 2012 году во Франции пройдут президентские выборы. Как французы к ним готовятся? Сидят в кафе

Гелия Делеринс, Париж

Приехав во Францию 20 лет тому назад, я именно так и знакомилась с французской политикой — в разговорах за чашкой кофе. Здесь эти споры и обсуждения называются "переделывать мир". Способ проявления демократии, конечно, чисто французский, но выходцам из Советского Союза он оказался на удивление знаком — по своей социальной функции очень напоминает нашу кухню, где единомышленники собираются для разговора, и все примкнувшие быстро становятся друзьями.

Вдвоем с коровой

Мое первое парижское кафе — неподалеку от Пале Руаяль. На этой террасе, между Лувром и Гранд-опера, я лучше поняла, как произошла Французская революция, чем из университетских учебников. Стулья в кафе развернуты к прохожим, как в театре. Сюда и ходят, чтобы "смотреть на прохожих" — есть такое выражение, regarder passer les gens. Расстояния до этой уличной "сцены" — никакого, прохожие задевают сидящих полами пиджаков. Содержание разговоров удается скрыть только потому, что их покрывает городской шум — сидят все очень тесно, соседи активно включаются в чужие разговоры. Столики малы, кафе — не место, чтобы есть, а место, чтобы поговорить. Эта включенность в улицу — я уверена — и выводит французов на баррикады с полуоборота. Что стоит, разгорячившись, вскочить из-за столика и начать выворачивать булыжник из мостовой...

В 1721 году Монтескье писал: "Если бы я был правителем этой страны, я бы закрыл все кафе, потому что посетители подобных мест излишне разгорячают свой мозг. Лучше бы они напивались в кабаках. По крайней мере, это им не вредит, тогда как опьянение идеями, которые распространяют кафе, опасно для будущего страны".

Как потом оказалось, ощущение причастности к революции, охватившее меня в ныне совершенно тихом и респектабельном Пале Руаяль, оказалось правильным. Именно в кафе под аркадами кардинальского дворца обсуждались запрещенные цензурой произведения Руссо и Вольтера. Журналист Камилл Демулен первым призвал "граждан к оружию" здесь же, в кафе De Foy, и тут же, в саду дворца, сделал первую кокарду из ветки каштана.

...Я снова сажусь на любимую террасу. Рядом — вполне респектабельная пара, ничего революционного. Перед ним — чашка кофе и стакан воды, перед ней — перье с ломтиком лимона. Слышу — "Саркози", "Мартин Обри", "Олланд". Подготовка к выборам идет вовсю. Французы, как и все, ругают своих политиков и вздыхают — разве мы можем что-нибудь изменить, мы люди маленькие. Но на самом деле они твердо уверены, что могут, могут и что их власть репрезентативна. Я невольно начинаю следить за разговором — их столик плотно прижат к моему колену, тут и прислушиваться не надо. "Ты посмотри на наших депутатов,— говорит дама,— какое-то сборище то ли сельской ярмарки, то ли собрания кооператива!" "А что ты хочешь,— возражает ей спутник,— чтобы тебе в парламент собрали Академию наук? Их же выбрали, вот они и похожи на тех, кто их выбирает!"

Для французов это главный критерий выборов — нужно, чтобы президент или депутат был похож на них самих. Его обсуждают как своего — словно жениха на свадьбе. В свое время партия Саркози волновалась за имидж своего лидера — уж слишком он был необычный, скорее "глобальный", чем "французский". Трудно было представить себе, чтобы он ласково потрепал корову по холке. Вот Ширак — другое дело, тот останется в памяти как завсегдатай Сельскохозяйственного салона. Крестьянин дремлет в каждом французе, и ежегодный салон — главный оракул президентской кампании. Считается — кто из кандидатов удачнее "выступит" на салоне, соберет больше толп и понравится телезрителям, тот и выиграет выборы. До сих пор поверье ни разу не подвело. А Саркози повезло — его противница Сеголен Руаяль смотрелась рядом с коровами еще хуже, чем он.

Место встречи

Перебираюсь на левый берег Сены. Здесь тоже каждое кафе — политический клуб, и это давняя традиция. Когда-то власти специально сообщали хозяевам заведений свежие новости во избежание распространения ложных слухов. Кафе заменяли прессу! Отсюда пошла традиция обязательно иметь в кафе свежие газеты. Каждое кафе выбирает газеты под своего посетителя. Когда еще не было интернета, а для репортажей иногда нужно срочно было прочесть какую-то статью, я точно знала, куда нужно идти, когда киоски уже закрыты,— в кафе! И что там, где мне предложат левую "Либерасьон", правой "Фигаро" на стойке не будет. Здесь, на Левом берегу, в университетском и артистическом квартале я беру считающийся интеллектуальным "Монд". Посетители читают, перебрасываются репликами и опять разговоры, в которых выборы, выборы и выборы...

Я сижу в самом первом парижском кафе, основанном итальянцем Прокопио в XVII веке. Марат жил неподалеку и часто назначал в "Прокопе" встречи. Именно в "Прокопе" в июне 1792 года было принято решение идти на Тюильри. Здесь был надет первый фригийский колпак, а во время революции заседали Робеспьер, Дантон, Марат и Демулен. Они и не догадывались, что неподалеку, в том же дворе, живет доктор Гийотен и что очень скоро все они, кроме убитого Шарлоттой Корде Марата, испробуют на себе его новое изобретение — гильотину. Когда сидишь на этих стульях, понимаешь: лучше подольше подумать и выбрать поответственнее... И хотя и считается, что окончательный выбор французы все равно сделают в последний месяц, но "судить и рядить" за стойкой они начинают уже за год до начала кампании.

Терраса — важнейшая часть парижских кафе: посетители непременно должны чувствовать себя посреди улицы

Фото: Bruno Barbey/Magnum Photos/Agency.Photographer.ru

Мы с приятелями постепенно передвигаемся к Монпарнасу, кто-то из нас назначает кому-то встречу в "Ротонде". Никому во Франции не придет в голову ждать на углу — мы опять за столиком. В 1910-1920-е годы судьбы мира решались именно на Монпарнасе, на этот раз между двумя стаканами абсента. "Ротонда", например, была общеевропейской явкой анархистов, которые нередко сиживали за соседними столиками с Лениным и Красиным. Троцкий организовывал в кафе шумные собрания, и это зафиксировано в протоколах их разгонявшей полиции. Еще одна революция — студенческая, 1968 года, тоже начиналась неподалеку. Она связана с именами Жан-Поля Сартра и Симоны де Бовуар, которые жили на углу площади Сен-Жермен и улицы Бонапарт и каждый день ходили работать то во "Флору", то в Les Deux Magots. Сартр собирал в кафе многолюдные дискуссии, постепенно выплеснувшиеся на улицу. Кстати, и историческая ссора Сартра с Камю (по вопросу о том, нужно ли публиковать статьи, посвященные сталинским лагерям), расколовшая парижскую интеллигенцию на два враждующих лагеря, произошла в 1951 году в Cafe de la Mairie.

Парламент для бедных

Но то были революционные времена. В обычные годы бесполезно ждать от французов, чтобы они, словно американцы, вывешивали флаги из окон, наклеивали портреты лидеров на автомобили и ходили по домам с листовками. Во Франции абсолютно неприличным даже спросить человека, за кого он собирается голосовать — слишком личный вопрос. Такие вещи не говорят вслух! Это все равно, что обратиться, хоть и к близкому приятелю, со словами: "А сколько ты получаешь?", он будет шокирован, возникнет неловкость. Французы ведь революционны и буржуазны одновременно, наследия обеих тенденций до сих пор противоборствуют в голове каждого из них.

Что же касается активной агитации, то кадры кампаний в США французов забавляют — им кажется, что это чудачество и детство. Молодежи внешнее проявление политической ангажированности свойственно еще меньше. Моя дочь Маша во время предыдущей президентской кампании Саркози — Руаяль провела два года в штабе одной из сторон. Когда в Америке началась кампания Обама — Маккейн, тот же пост, но за океаном, занял сын моей подруги. Разница между двумя системами разворачивалась у меня на глазах. Клэй обменял свой студенческий автомобиль на мощный родительский "лексус" и год колесил по Штатам, не спал, не ел, ночевал по мотелям и ходил из дома в дом, раздавая листовки и уговаривая голосовать за их кандидата. Маша, сидя в штабном бюро в Париже, посылала в регионы "лекторов" — известных политиков, в миссию которых входило агитировать массы. Каждая деревня стремилась заполучить кого-нибудь познаменитей. Политики приезжали, ходили по рынку, опять же гладили коров и... поудобнее устраивались за столом. Здесь-то и начинался разговор. Французы не хотели листовок и флагов — они хотели увидеть будущих руководителей, выпить с ними по стаканчику, задать им вредные вопросы, а потом... снова обсуждать их в кафе, уже как хороших знакомых. Дочь даже порывалась одно время поехать в район, где электорат явно склонялся к кандидату от противной партии, и клеить там плакаты. Ее отговорили свои же — какой в этом смысл?

"Кафе — парламент для бедных",— писал Бальзак. Французы почти не завтракают, пьют утром кофе с тартинкой или круасаном. И предпочтительнее — в кафе, с газетой в руках, а не дома, даже если просто на бегу, за стойкой. Как иначе почувствовать, что несет день? В квартале, где я жила раньше, мое утреннее кафе было на улице Риволи. Там до сих пор собираются роялисты, отмечают дни рождения членов нынешней королевской семьи. Там, где я живу сейчас, по утрам в кафе меня встречает зажатая в кулаке роза — символ соцпартии, найти неангажированное кафе довольно сложно... Есть в Париже кафе эмигрантские, буржуазные, коммунистические, кафе, где собираются футбольные болельщики, гомосексуалисты или анархисты. Что уж говорить, если президенты страны праздновали победы тоже в кафе. В знаменитом Cafe de la Paix у Гранд-опера после победы в Первой мировой Жорж Клемансо наблюдал парад войск со второго этажа. То же кафе после оккупации впервые открыло двери для генерала де Голля, отмечавшего здесь освобождение Парижа. А Саркози отправился отмечать свою победу на выборах в "Фукетс", на Елисейских Полях.

На своем уровне

Но все это — Париж. А политологи считают, что президента в 2012 году будут выбирать во Франции маленькие города. Две политические силы очевидны — большие городские центры и бедные пригороды. Обе активно представлены в прессе, их мнение известно. Но вся остальная, "средняя" Франция, наиболее страдающая от кризиса, как раз и беседует только в кафе, и это, как показывает история, признак грядущих сюрпризов. Нет ли среди них Демулена? На прошлой неделе я была в Бургундии, на позапрошлой — в Савойе, этим летом — на юге. Что бы ни стояло на столике — пастис, бургундское или бордо,— разговоры сводятся к реформам, выборам, безработице. Официально во Франции 6 млн безработных (из населения в 60 млн), но всем известно, что еще 12 млн не имеют постоянного заработка. Средний класс боится деклассирования. Кого он выберет?

"Хорошо бы кого-нибудь помоложе",— начинает со мной беседовать молодой пенсионер за соседней стойкой. Всем понятно, что Франция не успела вскочить на подножку поезда глобализации. Французы консервативны, но рациональны — им хочется догнать убегающий вперед мир. Но молодого президента выберут вряд ли, молодежь любят, о ней заботятся, но ей не доверяют. С тех пор как Доминик Стросс-Кан сошел с дорожки из-за сексуального скандала, от левой партии на праймериз вышли шесть кандидатов, а французы приуныли. Все понимают, что справа на выборах будет стоять Саркози — мощная политическая фигура, изощренная в политической борьбе и умеющая выигрывать. Хотелось посмотреть, как он справится с таким же "динозавром", а теперь зрелища не будет. Насколько "болели" французы за своего ДСК, пока он сидел в американской тюрьме, настолько они не желают теперь видеть его кандидатом — кому нужен президент со скандалами в шкафу?

"Мне наплевать, что там случилось в отеле в Нью-Йорке,— слышу я за соседним столиком,— я только знаю, что теперь у нас будет президентом Мартин Обри, только этого не хватало!" Это уже опасения справа. Глава соцпартии Мартин Обри — "мать" 35-часовой рабочей недели, которая должна была уменьшить безработицу, но не уменьшила, а жизнь предпринимателей превратила в головоломку. Фаворитом у левых теперь Франсуа Олланд. Он не слишком стар и не слишком молод, за ним нет скандалов — французы не любят политиков, которые поднимают волну, все должно быть пристойно.

Саркози не могут простить именно его "блинг-блинг" (так определили президентский гламур на родине) и жену-модель международного уровня. У них должен родиться младенец, и, как в сказке, как раз в разгар президентской кампании, Саркози предстанет на выборах умудренным отцом семейства. Французы уже предвкушают теледебаты: "Я не сразу принял такое решение, я взвесил да и нет..." Дебаты социалистических праймериз между шестью кандидатами показывают по телевизору, и, устроившись за столиком с пивом, их смотрят с таким же удовольствием, как футбольный матч. Одного не могут простить сторонники левых своим кандидатам — что те сосредоточились на критике Саркози, без позитивного проекта. А французы любят ругать президента сами, в этом главное удовольствие послеобеденного кофе.

Я опять сижу в кафе, уже вечером, на этот раз в обычном кафе без долгой истории, если не считать того, что Бастилия — в получасе пешего хода. И думаю, что я зря сравнила его с советской кухней. Да, конечно, страна в кризисе, даже более глубоком, чем финансовый. Эти выборы пройдут в необычный момент — Франция, кажется, теряет свою идентификационную модель. Здесь всегда верили в государство, а греческий кризис и собственно французские государственные долги полностью государство десакрализовали — лишили ореола святости. Конечно, здесь тоже часто слышишь вопрос, с которого начинались споры на наших кухнях: "А что я могу сделать на моем уровне?" Но сходство все равно только внешнее. Недаром предусмотрительные власти после 1968 года заменили брусчатку на асфальт в студенческих кварталах.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...