В рамках международного фестиваля современного танца DanceInversion на сцене Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко при поддержке Французского института в России Компания Монтальво—Эрвье показала спектакль "Орфей". Несмотря на трагический сюжет, он оказался чрезвычайно жизнерадостным, как и ожидала ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.
Кто хоть раз видел спектакль Жозе Монтальво и его постоянной соавторши Доменик Эрвье, может считать, что видел все наследие: их работы сделаны как под копирку. Но тот, кто видел их спектакль хоть однажды, неизбежно захочет пересмотреть еще раз — даже тот же, уже виденный. Потому что фантазия постановщиков фонтанирует так буйно, что не только запомнить, но и разглядеть в подробностях предлагаемое зрелище с одного раза невозможно.
Жозе Монтальво одним из первых в современном танцтеатре стал комбинировать видеоизображение с реальными сценическими персонажами, и в этом коллажном мастерстве не знает себе равных. Он одним из первых вытащил хип-хоперов с улицы на подмостки, одним из первых сварил в общем котле музыку, пение, пантомиму, акробатику, слово, видео и любой попавший под руку танец — от пуантного классического до классического "физического".
Тем, кто не любит сладкого, угощение господина Монтальво может не понравиться в принципе. Им можно пресытиться — темперамент автора явно превалирует над чувством меры. Но такова уж природа юмора этого офранцузившегося испанца, приправляющего свои высокотехнологичные творения немалой дозой площадного народного театра. Поэтому неудивительно, что "Орфей", хоть и был снабжен подробнейшим литературным описанием, в котором зрителям разъясняли многочисленные метафоры, скрытые смыслы и сложносочиненные символы спектакля (одних Орфеев в нем столько же, сколько актеров — пятнадцать, и каждый из них являет собой одну из ипостасей мифологического героя), на деле оказался зрелищем ярким, пестрым, азартным и вовсе не сложным по восприятию.
Разыгрывали его под невообразимый коктейль из Монтеверди, Глюка, Гласса, доброй полудюжины современных авторов и разнообразных шумов актеры-универсалы самых разных специальностей. Был, например, тенор-виолончелист: по замыслу авторов его виолончель намекала на лиру Орфея. Был специалист по пневматическим ходулям, в два прыжка перемахивающий через оркестровую яму, делающий сальто под колосниками и балетных два тура в воздухе: он олицетворял нечеловеческую ипостась певца, любимца олимпийских богов. Был танцовщик, парализованные ноги которого заменили два пляшущих костыля,— с ними артист управлялся поистине виртуозно: вид танцующего калеки должен был напоминать о волшебной силе искусства, поднимающего человека над суровыми реалиями жизни. Были африканцы, откалывающие забойные праисторические танцы под пение древних охотничьих заклинаний,— аутентисты намекали на древнейшие орфические мистерии. Но глубокомыслие авторских "вторых планов", равно как и тонкости культурных ассоциаций рассыпались в прах перед буйной витальностью колоритных персонажей, наэлектризовавших действие первобытной энергией.
Видеоряд вторил радостной оргии сценического действия. И напрямую — когда персонажи перескакивали с экрана на сцену и обратно, и метафорически — когда создавал волшебный мир, похожий то на мифический Эдем, то на натуральный Париж. Из фразы программки "своим пением Орфей зачаровывал диких зверей" вырастал целый фильм со свифтовскими гуингнмами, чинно сидящими на скамейке в парке и жестикулирующими копытами. С плавающими под водой слонами, шевелящими толстыми ногами, как плавниками. С оборотнями с тигриными и медвежьими мордами, которые мгновение спустя оказывались на сцене без звериных личин,— пластика артистов превращала их в натуральных зверей без всяких компьютерных ухищрений.
Эпизод сошествия в Аид иллюстрировался черно-белой картинкой набережной Сены: вдоль лотков букинистов стремительно пролетали тени безликих парижан, уносимых зонтиками в Лету. А на сцене встреча очередного Орфея (грузного темнокожего хип-хопера в мешковатых портках) с очередной Эвридикой (хрупкой угловатой азиаткой в мини-юбке) оборачивалась раскадровкой микродвижений, похожей на рисованный мультфильм, неспешно пролистываемый вручную. Наэлектризованная любовью пара крошечными разрядами меняла положение рук, ног, корпуса, неудержимо поворачиваясь лицом друг к другу и собственной гибели,— когда глаза их встретились, Эвридика деревянной куклой сломалась в руках своего Орфея.
Этим трогательным эпизодом — самым непритязательным и самым человечным — и стоило бы закончить этот спектакль-бурлеск. Но дуэт Монтальво--Эрвье не любит печальных и малолюдных финалов. Действие продолжалось еще минут пятнадцать, за которые авторы успели пробежаться по всем ударным моментам спектакля, чтобы закрепить их в памяти зрителей: так некоторые кинорежиссеры любят запускать в финале фильма дайджест главных его эпизодов. Эффект был предсказуемым: зрители сорвались в овацию, полные благодарности за непрошеный бис.