Долгая счастливая смерть

рассказывает Игорь Гулин

Открывшаяся в Москве выставка художников-некрореалистов предоставляет редчайшую возможность увидеть в большом объеме одно из самых удивительных течений современного искусства конца XX века.

Впрочем, поначалу некрореализм искусством не казался. Будущий лидер движения Евгений Юфит с друзьями скорее просто развлекались не совсем обычным для советской молодежи рубежа 1970-80-х образом: ходили где попало, голыми устраивали в публичных и безлюдных местах яростные беспочвенные драки, в сущности, практиковали панк-поведение (хотя о западных панках ничего не слышали). Многие рисовали картинки, писали рассказики и песенки, но ничего особенного не имели в виду, пока кому-то из них в букинистической лавке не попался старинный учебник по судебной медицине. Развлечения сразу приобрели мертвецкий оттенок. Юфит придумывает слово "некрореализм" и начинает фотографировать своих друзей в гриме под покойников и в соответствующих позах. Художник Владимир Кустов перерисовывает особенно выразительные трупы из пособий, заселяя свой собственный мертвый мирок. Остальные тоже находят занятия по вкусу. Постоянным участником жизни становится украденный из мединститута манекен по кличке Зураб: его вешают, бросают из окон, избивают — к неизменной ярости прохожих и милиции, сменяющейся растерянностью при выяснении искусственной личности жертвы. В середине 1980-х Юфит начинает снимать эти забавы на 8-миллимметровую камеру — рождается некрокино. Первые его фильмы — "Санитары-оборотни" и "Вепри суицида"-- немые комедии, своего рода "зомби-чаплин", в котором чудовищные гэги перемежаются неуместно-миролюбивыми титрами и кадрами с детским весельем. К концу десятилетия начинает формулироваться некроидеология, проходят первые выставки, Юфит снимает большие фильмы, в которых ранняя неразбериха сменяется вдумчивым леденящим макабром. Некрореалисты превращаются в настоящую арт-группу.

Тут, конечно, не избежать сравнений. Некрореализм обычно противопоставляют соц-арту в качестве альтернативного способа ниспровержения советской реальности. Забавнее, однако, уподобить снежные буйства Юфита и его друзей "Поездкам за город" одного из лидеров арт-группы "Коллективные действия" Андрея Монастырского. Только для некрореалистов их акции — своего рода "коллективное антидействие", имеющее целью не получение сложного опыта, а попадание в зону, где любой опыт неприменим. Но больше всего некрореалисты напоминают, пожалуй, персонажей романов Юрия Мамлеева — симпатичную компанию, соревнующуюся в бесчеловечности, задорно ходящую вокруг и около смерти. У Мамлеева и Юфита похожее чувство юмора, одинаковая способность переходить от гротеска к философствованию. Оба они в определенный момент заинтересовались утопией (только поздний Мамлеев воспринимает ее как искупление жизни-ада, для Юфита же она — этого ада высшее проявление). Но главное, что их объединяет,— интерес к особенному пограничному типу персонажа, существу, чуждому жизни, но нарочито в ней присутствующему. Мамлеев в таких случаях употреблял слово "полутруп", Кустов придумал для некрореалистических персонажей слово "не-трупы". Оно очень точное — никаких определений, кроме негативных, для них не придумаешь: то, чем они являются, отменяет человеческие категории.

В какой-то, пусть более приемлемой, степени это относится и к самому искусству некрореалистов. Сейчас по-настоящему объяснить его не легче, чем 25 лет назад. Что оно такое: критика омертвелой советской реальности? Храбрый переход жизненно важных приличий? Декадентские заигрывания со смертью? Вариант панковского нигилизма? Бахтинский хоррор-маскарад? Философский эксперимент по выявлению границ человеческой природы? Все это правда, но, даже сложенные вместе, эти определения не объясняют сути некрореализма. Его успех — в отказе от выполнения любой программы, пусть даже философской. Его, можно сказать, реалистическая цельность — в бесцельности, совершенной нездешности. А это качество с годами, вероятно, только растет.

Москва / по 30 октября