"Я не играю тупых нацистов"

На кинофестивале в Нью-Йорке широкой публике представлен новый фильм Романа Полански "Резня". Корреспондент "Огонька" пообщался с исполнителем одной из главных ролей актером Кристофом Вальцем

"Резня" Романа Полански с четырьмя актерами — Кейт Уинслет, Кристофом Вальцем, Джоди Фостер и Джоном Райли, снятая по пьесе Ясмины Реза,— напоминает театр у микрофона. В этом камерном фильме нет массовки, глянца, крови, но при этом постоянно присутствует психологическое напряжение. Четыре актера в одной комнате разыгрывают драму, а точнее сказать, современная жизнь с ее условностями разыгрывает с ними драму. Выяснение отношений двух супружеских пар после драки их детей оборачивается глобальной насмешкой над политкорректным миром. В России фильм, как ожидается, выйдет в прокат этой осенью.

— Что вы ответили Полански, когда он пригласил вас в фильм?

— Когда актеру звонит Полански, становится понятно — открывается уникальная возможность, которая может не повториться никогда. Поэтому нет таких актеров, которые бы отказали Полански. Однако после пары дней радости и возбуждения я понял, что предстоит много бессонных ночей. Так и вышло: Роман всегда приходил на съемки первым, уходил последним. Вместе мы выпили огромное количество кофе.

— В "Резне" речь идет о родителях, встречающихся после драки своих сыновей. Сначала они пытаются урегулировать конфликт своих детей, а под конец их собственные эмоции выходят из-под контроля. Вы играете Алана Коуэна, отца одного из мальчишек. Как бы вы его описали?

— Занятой, эгоцентрик, незрелый. Поскольку разговоры о детях его раздражают, он постоянно отвлекается на телефонные звонки. Пока матери эмоционально обсуждают проблемы своих детей, он с удовольствием пьет кофе, не отказывается от напитков покрепче. По-настоящему его волнует только поломка его мобильного. Наверное, он и есть типичный "герой нашего времени".

— Это хорошо или плохо?

— А я не знаю. И у меня нет ответа, честно говоря. На съемках я прежде всего актер, а значит, повинуюсь и следую указаниям режиссера. О характере героя я стараюсь не думать. Я его играю, улавливаете разницу? Да и потом, все зависит от вашего происхождения, воспитания, образа мыслей. Все, как в жизни: одно и то же событие расценивается разными людьми по-разному. Я считаю ужасным, что люди стараются найти "общий знаменатель". Если мы все будем одинаково рассуждать, о чем нам тогда разговаривать друг с другом?

— Мне кажется, что эта роль на редкость позитивна для вас. Обычно вы играете "бесславных ублюдков" или параноидальных истязателей...

— Вы рассуждаете как журналист, это ваше право. Я занят другим. Меня интересует, что происходит внутри этого самого "ублюдка", который способен так издеваться над другими. Для меня актерская профессия состоит не из обобщений, а из деталей и из искусства их распознать. Поскольку Роман решил снять картину без пауз и перерывов, то за две недели до начала съемок мы много репетировали. Думаю, что репетиция стала неотъемлемой частью этого проекта. Не только потому, что постановка очень похожа на театральную, но и потому, что и Кейт, и Джоди, и Джон — сильные личности и яркие актеры. Без предварительной подготовки мы могли бы не понять друг друга. К счастью, все болели за общее дело, не выставляя свои достижения напоказ. Репетиции такого рода — большая роскошь в современном кинематографе, часто у режиссеров даже не хватает времени как следует познакомить актеров друг с другом. У Романа же мы могли не спеша общаться и сообща обсуждать.

— Вы хотите сказать, что вносили свои предложения и поправки?

— Роман такой режиссер, у которого очень ясное представление о том, что он хочет. Для того чтобы добиться своих целей, он готов не только на продолжительные репетиции с актерами, но и на бесконечные разговоры с постановщиками и дизайнерами. Он никогда не уходил со съемочной площадки, пока не добивался своего. А наши предложения, после обсуждения с Полански, преображались, становились "его".

— Что было для вас наиболее сложным в этом проекте?

— Только не подумайте, что я шучу. Самыми сложными в этом проекте были диалоги. За последние 20 лет кинематограф очень изменился. Может быть, он возвращается к своим истокам — немому кино, но с введением спецэффектов и других технических трюков кино стало очень "молчаливым". Пространные монологи, диалоги и вообще разговоры уже не желательны, как будто современный зритель разучился думать, а способен лишь "смотреть". Поэтому долгие диалоги требовали большой концентрации и мастерства. Однако быстрые съемки "Резни" я считаю очень продуктивными. Когда приходится снимать несколько недель, часто не учитывается хронология сюжета. Середину фильма снимают вначале, а начало — в конце. Тут актерам приходится делать вынужденные перерывы и по два-три дня ожидать своей сцены. При такого рода процессе надо как-то поддерживать в себе мотивацию и не потерять энергию, которые могут быстро улетучиться. У Полански мы все были максимально сконцентрированы и свежи, поскольку снимали сцены в реальном времени, хронологическом порядке и за короткий срок. Именно поэтому такие долгие диалоги и не наскучили зрителю, а продержали в напряжении до конца картины.

— У вас есть роли, где вы говорите немного, например в "Зеленом шершне".

— Считается, что самые "молчаливые" фильмы — это те, где много спецэффектов, поэтому некоторые критики делают поспешные выводы, что актерам в них не нужно много играть. Когда в "Зеленом шершне" меня поставили перед "зеленым экраном" (его позднее заменили декорациями, сделанными на компьютере.— Т.Р.), я понял, что такая обстановка как раз и проверяет настоящее актерское мастерство. Она уменьшает внешнее воздействие среды и оставляет актера наедине с собой. Для меня, правда, подобный лаконизм немного скучноват. Мне по душе "живое" сценическое пространство и мои коллеги, которые реагируют на игру.

— Говорят, что когда вы подумывали об актерской карьере в Голливуде, то вас предупредили, что актер австрийского или немецкого происхождения там будет вынужден играть лишь нацистов в фильмах о войне. Так с вами и произошло, у Тарантино вы были в роли штандартенфюрера Ланды...

— Этот разговор произошел много лет назад, с легендарным агентом Полом Конером. С тех пор все сильно изменилось. Мне действительно много раз предлагали играть нацистов в военных фильмах. Но я старался быть осторожным в своем выборе ролей, чтобы не стать для зрителей олицетворением определенного персонажа, а режиссеры не ограничили свои предложения этими ролями. Я часто отказывался от них, но не из боязни, а потому что роли были плохие. В них всех преобладали те клише, которые уже многократно создавались на экране... Все эти "орущие" немецкие офицеры с тупыми выражениями лиц. Тут станет совестно не только оттого, кого играешь, но и оттого, что принимаешь участие в этой деградации образов на экране. На роль у Тарантино я согласился, потому что посчитал ее одной из глубочайших, чувствительнейших и эмоциональнейших ролей среди тех, что мне суждено сыграть в кино.

— Насколько можно назвать роль нацистского офицера "глубокой и чувствительной"?

— Здесь вы не правы. Тарантино — не историк или ученый, а режиссер. Его не интересовали реальный период истории и изображения нацистов. Для него фильм — реальность, но только не историческая, а его собственная, родившаяся в его фантазии. Он не изображает настоящих фашистов, а лишь их образы. И, по-моему, Тарантино лучше угадал реальность, чем те режиссеры, которые утверждают, что в основе их фильмов лежит история. Художественный фильм не должен отображать реальность, у него другие задачи.

— Итак, роль "фантазийного" штандартенфюрера принесла вам много наград. Среди них даже "Оскар". Что изменилось для вас с его получением? Как вы относитесь к своей припозднившейся популярности?

— Особенность зрелого актера в том, что у него не сносит голову от таких наград. Он умеет себя контролировать. Конечно, "Оскар", как и внимание, связанное с этой наградой, не только льстят, но и обязывают быть бдительным, не забывать, кто ты такой и куда направляешься. Преимущество заключается в том, что теперь у меня больше предложений. Это и понятно. Откуда до "Оскара" американцам было знать о моем существовании?

Кроме того, не путайте два понятия — "актер" и "карьера". Для карьеры "Оскар" означает, что расширяются возможности и выбор ролей, а для актера наступает возможность расширить свой творческий потенциал. Каждое новое предложение заставляет меня проверять свои возможности и те границы, которые я установил для себя в предыдущей роли.

— Какое впечатление на вас произвела сама церемония вручения "Оскара"?

— Ну, сказки не было. Рубашку для вечера я погладил себе сам. Не знаю... Наверное, это был еще один день в моей жизни, только более насыщенный событиями, чем другие. Сначала прогулка по пляжу, потом вечерняя номинация, затем бал и вечеринка. Вечеринки мне, например, совсем не по душе. Большую часть времени там приходится либо с кем-то толкаться, либо из-за громкой музыки кричать друг на друга, хотя для этого нет никакого повода.

— Собираетесь переезжать в Лос-Анджелес? Смогли бы там выжить как европеец?

— В Лос-Анджелес не собираюсь, но для хорошей роли сделаю исключение. Город люблю, как люблю и американцев. Они эмоциональнее, к кинематографу они относятся с необыкновенным энтузиазмом, не боятся показать темперамент. У нас бы на таких сразу шикнули. Умейте, дескать, держать себя в руках! А мне кажется нормальным давать художникам возможность проявить себя, то есть заставить замечательных людей быть собой по-настоящему. В 1950-х один немецкий режиссер, Вольфганг Либенайнер, сказал: "Немцы обходятся с кино как с товаром, но продают его как произведение искусства. Американцы обращаются с кино как с искусством, но продают как товар". Удивительно верное замечание. Именно из-за этого съемки в Америке доставляют мне огромное удовольствие.

— С вашим сдержанным стилем и хорошими манерами вы слишком уж похожи на европейца, чтобы адаптироваться в Америке...

— Во-первых, свои манеры я никогда не приспосабливаю к обстановке. Мои манеры — часть меня самого. Хорошие манеры еще никогда и никого не подвели. Во-вторых, когда человек пытается искусственно адаптироваться в чужой среде, это выглядит смехотворно. Вы заметили немцев, которые приезжают в Лос-Анджелес? Они сразу стараются отрастить и осветлить себе волосы, носят свободные рубашки, разъезжают на "мустангах". Таковы их представления о Калифорнии, хотя они отстали лет на пятьдесят. Самое смешное, что так они больше похожи на туристов, чем когда одеты в свою привычную одежду. А небрежный тон и вольности, граничащие с агрессией, лишь подтверждают плохое воспитание. Естественность и приветливость всегда лучше, они располагают.

— Ваши жизненные правила...

— Правила связаны с планированием, а я не уверен, есть ли в этом какой-то смысл. Я не люблю планировать. Знаю, что мне нужно сделать сегодня, думаю о том, чем придется заняться на следующей неделе, но планов у меня нет. Планирование — утопия! Возьмем хотя бы полководцев. Многие из них отправлялись на войну с хорошо подготовленными планами, а возвращались назад без единого солдата и победы. И что принес им их замечательный план? Ничего. Все зависит от судьбы. Мы никогда не знаем наперед, правильно ли мы приняли решение или нет.

Беседовала Татьяна Розенштайн