Прага глаза колет

Пять лет спустя после премьеры в Лондоне в Российском молодежном театре поставили "Рок-н-ролл" Тома Стоппарда, а издательство Corpus выпустило текст пьесы отдельной книгой. Споры чешских диссидентов показались Анне Наринской пугающе созвучными нашим сегодняшним дискуссиям.

В конце шестидесятых Том Стоппард написал пьесу "Розенкранц и Гильденстерн мертвы" — возможно, самое талантливое описание интеллигенции, вернее, интеллигентов. Второстепенные герои Шекспира и главные герои Стоппарда ведут беспрерывный разговор — иногда о важном ("Каждый твой поступок, пусть ничтожный, порождает другой, неизвестно где, неизвестно чей и так далее, замкнутый круг"), иногда нарочно дурацкий ("Закон средних чисел означает, что шесть обезьян, будучи подброшены вверх достаточно высоко, должны примерно так же часто шлепнуться на спину, как и...") и неизменно остроумный ("-- Горит! — Где?! — Нигде. Просто хотел показать, что значит злоупотреблять свободой слова"). А пока они болтают, практически за стеной (а конкретно за сценой) происходит самое главное.

Не только самое главное, но и самое страшное. То, что шекспировский Клавдий, плетущий, пока эти умники рассуждают о философе, которому приснилось, что он бабочка, свои интриги,— узурпатор и по умолчанию тиран,— немаловажно. Интеллигенция по-настоящему может существовать только при страшной власти — такой, которая предполагает противостояние. Или пренебрежение.

Розенкранц и Гильденстерн выбирают второе. Они с пониманием цитируют Сократа и с безразличием повторяют слова принца Гамлета насчет того, что Дания — тюрьма. Они случайно оказываются осведомителями и даже предателями. И точно так же — жертвами.

Сорок лет спустя Стоппард как будто решил дополнить недостающую часть портрета и написать о той части интеллигенции, которая выбрала противостояние. Не желая въедливо критиковать семидесятипятилетнего драматурга, чьи творения когда-то доставили нам столько радости, скажем только, что герои "Рок-н-ролла", в отличие от Розенкранца и Гильденстена, чья прекрасность во многом была в неизбежности их гибели под катком судьбы, ни под какими катками гибнуть не собираются. Они, наоборот, противостоят власти и судьбе — с таким же, как и однокашники принца Гамлета, многословием, правда, менее изящным.

Тут вспоминается известный отрывок из "Соло на ундервуде" Довлатова — насчет того, что "советский, антисоветский — какая разница". Герои давнего стоппардовского шедевра явно разделяли отношение произнесшего (кстати, практически в то же время, когда эта пьеса создавалась) эту фразу — они не были ни против Клавдия, ни за Гамлета, их позиция была слабой, но принципиально не назидательной. В новой пьесе носители таких воззрений посрамлены (если только они не играют рок-н-ролл, для таких сделано исключение), перековываются и в конце концов занимают активную жизненную позицию.

Уместность этого сравнения еще и в том, что этот довлатовский эпизод и даже именно эта фраза в последнее время оказались в центре самых разнообразных разговоров и споров об уместности/неуместности наплевательского и эстетски презрительного отношения к тому, что здесь политического происходит,— будь то выборы, Химкинский лес или переполох с Прохоровым. И стоппардовский "Рок-н-ролл" здесь и сегодня читается как текст на удивление актуальный, вплоть до деталей.

Это цепляет, и даже не самым приятным образом, собственные мысли, соображения и сомнения начинают казаться какими-то даже не устаревшими, а престарелыми: действие в "Рок-н-ролле" разворачивается с 1968-го по 1990-й — с Пражской весны до "бархатной революции".

Все аргументы в спорах героев пьесы можно назвать документальными — в прямом смысле. Они основаны на документах — на чужих, не стоппардовских текстах. Это письма и эссе Вацлава Гавела и его идеологических оппонентов (речь идет, конечно, не о тех, кто поддерживал пришедшее после поражения Пражской весны просоветское правительство Гусака, а об инакомыслящих, не разделявших бескомпромиссную гавеловскую позицию).

Самая яркая из таких дискуссий в пьесе написана по следам знаменитого спора между Гавелом и Миланом Кундерой, который обвинял будущего президента свободной Чехословакии в нравственном эксгибиционизме. В "Рок-н-ролле" есть такой эпизод — герой отказывается подписать коллективное письмо с требованием освобождения политзаключенных: "Нет, не подпишу. Во-первых, потому, что это не поможет ни Хублу, ни другим, а главное — потому, что делается это не ради помощи. Смысл этой бумаги в том, чтобы Фердинанд и его друзья почувствовали себя не до конца бесполезными. Они пользуются горем заключенных, чтобы привлечь внимание к себе. Если они так переживают за их семьи, лучше бы пошли и сделали что-нибудь полезное для этих семей". Эти слова — прямой повтор реплики, которую произносит в такой же ситуации герой кундеровской "Невыносимой легкости бытия". И если перевести их на наш теперешний довольно отвратительный язык, то говорит он следующее: цель подписантов не в том, чтобы добиться реальных результатов, они просто хотят пиариться — соображение, повторяемое в теперешней России до тошноты часто.

В "Рок-н-ролле" к тому же воспроизведены антигавеловские аргументы писателя Людвика Вацулика, раздраженного "героями", которые "ведут свой частный спор с правительством от нашего имени, а мы их об этом и не просили", и журналиста Петра Питхарта, обвинявшего "самопровозглашенных активистов" в том, что им глубоко безразличны проблемы "пассивного большинства", в интересах которого они будто бы выступают. Все эти доводы кажутся практически дословным повторением реплик с современных отечественных интернет-форумов — в литературной обработке, конечно.

Меньше всего Стоппард цитирует собственно Гавела (его "представляет" персонаж по имени Фердинанд Ванек: так зовут выступающего от имени автора героя нескольких гавеловских пьес) — хотя в реальности Гавел аккуратно отвечал своим оппонентам в самиздатской прессе. Но ему, считает Стоппард, не надо доказывать свою правоту словами — с него достаточно дел. Таких, например, как сбор подписей в защиту членов рок-группы The Plastic People of the Universe, исполнявших в основном каверы The Velvet Underground и The Fugs и показательно арестованных в 1976-м.

"О них почти никто не знал, а те, кто знал, считали их бездельниками, хулиганами и наркоманами. Они были склонны рассматривать это дело как уголовное,— пишет Стоппард в предисловии.— Но для Гавела это была "атака тоталитарной системы на саму жизнь, на саму суть человеческой свободы и целостности личности"".

Опустим напрашивающееся вроде бы сравнение тогдашних чешских дискуссий о The Plastics с нашими дискуссиями вокруг арт-группы "Война" — здесь все же больше различия, чем сходства: в отличие от "Войны" "Пластики" были декларативно аполитичны. При этом активность Гавела привела к последствиям чисто политическим — из подписей в защиту The Plastics выросла "Хартия 77", главный документ чешских диссидентов. Выходит, Розенкранц и Гильденстерн пригодились делу демократии. И для этого им даже не потребовалось умереть — достаточно было сесть в тюрьму.