"О назначении агентов приказы не отдаются"

100 лет назад, 14 сентября 1911 года, анархист и агент охранки Дмитрий Багров смертельно ранил председателя Совета министров России Петра Столыпина. Как выяснил обозреватель "Власти" Евгений Жирнов, незадолго до смерти Столыпин доказывал своему предшественнику графу Витте, что два покушения на того никак не могли быть организованы охранным отделением.

"Не есть ли это адская машина"

На фоне длинной вереницы покушений и убийств важных персон попытка убийства бывшего председателя Совета министров империи Витте выделялась странным исполнением и последовавшим за ним еще более странным расследованием. Бывшего депутата первой Государственной думы, члена кадетской партии Михаила Герценштейна, к примеру, 18 июля 1906 года (все даты здесь и далее даются по старому стилю) убили просто и безыскусно: за ним некоторое время следили, установив маршруты его передвижений в финских Териоках, где он отдыхал с семьей, а затем застрелили во время прогулки по берегу Финского залива.

Куда более масштабной акцией оказался взрыв, произведенный террористами-смертниками из Союза эсеров-максималистов на даче премьера Петра Столыпина на Аптекарском острове в Санкт-Петербурге 12 августа 1906 года.

"Весь передний фасад дома,— писала пресса,— был буквально разворочен взрывом. Из-под обломков спасали раненых, выносили трупы убитых. Паника уже проходила, но ужас был написан на всех лицах. Кажется, ни одна катастрофа в Петербурге не произвела столь тягостного впечатления".

Сам Столыпин при этом не пострадал — его лишь окатило чернилами из подлетевшей над столом бронзовой чернильницы. Однако общее количество пострадавших и жертв потрясало не меньше, чем масштабы разрушений: 27 человек погибли и 32 были ранены, из них 6 умерли вскоре в больнице. Тяжелые травмы получили дети премьера: дочь Наталья навсегда осталась калекой, а у трехлетнего сына констатировали перелом бедра.

Совсем иначе выглядело покушение на предшественника Столыпина на посту главы правительства Сергея Витте, совершенное в 1907 году.

"29-го января,— писал Витте в воспоминаниях,— мне жена предложила ехать вечером в театр; мне не хотелось, и я не поехал вечером, а ожидал доктора по горловым болезням. Часов в 9 вечера пришел ко мне бывший мой сотрудник, когда я был министром финансов, Гурьев, довольно известный публицист, который помогал мне составить одну работу, касающуюся дел Дальнего Востока... Он меня просил не прерывать начатую им работу и мне сказал, что он просит меня позволить удалиться с документами в другую комнату, чтобы он мог заняться, покуда я буду возиться с доктором. Я согласился на это и сказал моему камердинеру, чтобы он отвел Гурьева в верхний этаж моего дома, а именно в гостиную моей дочери. Когда моя дочь вышла замуж за Нарышкина, то гостиная ее и спальня не были обитаемы, и поэтому эти комнаты мало или почти не топились... Вследствие этого мой камердинер пошел и сказал истопнику, чтобы тот пришел и затопил печку. Не успел доктор окончить осмотра, как пришел ко мне сверху камердинер, очень встревоженный, и говорит, что Гурьев очень просит меня немедленно прийти наверх по очень важному делу. Когда я пришел наверх, то увидел во вьюшке печки четырехугольный маленький ящик; к этому ящику была привязана очень длинная бечевка. Я спросил Гурьева, что это значит. На что истопник мне ответил, что когда он отворил вьюшку, то заметил конец веревки и начал тащить и, вытащив веревку арш. 30, увидел, что там есть ящик. Тогда они за мной послали. Я взял этот ящик и положил на пол... Так как я несколько раз был предупреждаем, что на меня хотят сделать покушение, то мне пришла в голову мысль, не есть ли это адская машина. Поэтому я сказал Гурьеву и людям, чтобы они не смели трогать ящик, а сам по телефону дал знать охранному отделению. В то время охранным отделением города Петербурга заведовал полковник Герасимов... Немедленно приехали из охранного отделения сначала ротмистр Комиссаров, в то время он заведовал самым секретным отделением в охранном отделении; за ним приехал Герасимов, потом судебный следователь, товарищ прокурора, затем директор департамента полиции и наехала целая масса полицейских и судебных властей. Ящик этот ротмистр Комиссаров вынес сам в сад и раскупорил его. Когда он раскупорил, то оказалось, что в этом ящике находится адская машина, действующая посредством часового механизма. Часы поставлены ровно на 9 часов, между тем было уже около 11 часов вечера. Тогда, когда он вскрыл ящик и разъединил вспышку, а вспышка должна была произойти посредством серной кислоты, то принес ее в дом и положил на стол около моего кабинета в моей библиотеке. Все начали осматривать эту машину; затем составлять всевозможные протоколы".

Странным было не только то, что бомба не взорвалась:

"Рассматривая все, делая всевозможные исследования, никто из судебных властей и полицейских не догадался пойти на крышу и посмотреть, есть ли какие следы хода к той трубе, которая соответствует той комнате, во вьюшке которой найдена адская машина. Между тем в этот вечер ко мне пришел курьер, который был при мне, когда я был министром финансов и потом председателем совета министров, Николай Карасев, человек очень смышленый. Он сейчас же полез наверх и усмотрел, так как в это время был снег и все крыши были в снегу, что есть след, идущий с крыши соседнего дома Лидваля к этой трубе, о чем он и передал судебному следователю, и тогда судебный следователь проверил это только на следующий день и действительно нашел эти следы. Затем Николай Карасев передал мне свое соображение, что, по его мнению, надлежит проверить все трубы, не имеются ли еще где адские машины, но я проверить никак не мог, так как это было поздно ночью. Все власти уже поразъехались, а агенты охранного отделения, находившиеся при мне, смотрели на все это как посторонние зрители... Мы не знали, к кому же обратиться, чтобы проверить трубы, нет ли в других трубах адской машины. Мы боялись, если мы обратимся к нашим трубочистам, то, может быть, они и подложат машину или, во всяком случае, тогда скажут, что это, мол, трубочисты наши подложили машину; вследствие этого моя жена обратилась к генералу Сперанскому, заведующему Зимним дворцом, прося его прислать дворцовых трубочистов. Генерал исполнил просьбу, и на другое утро, 30 января, все трубы были проверены, причем в соседней трубе была найдена вторая адская машина, которая, таким образом, переночевала в трубе".

"Имел твердое намерение убить Витте"

Витте не зря опасался обвинений в инсценировке покушения. Вскоре по вопросам полицейских и судейских чинов стало очевидным, что именно это и есть основная версия следствия. Того же мнения придерживалась и пресса, писавшая, что взрыв не мог привести к жертвам и серьезным разрушениям:

"29-го января в 11 час. веч. в печи в квартире графа Витте обнаружена адская машина с часовым механизмом... Машина находилась в картонке, вложенной в деревянный ящик, обернутый холстом и обмотанный веревкой. Взрывчатый состав оказался довольно слабым и сильного разрушения причинить не мог. Печка находится в помещении, занимаемом ранее дочерью графа. Там ночью никого не бывает. Взрыв человеческих жертв не повлек бы. Странным является обстоятельство, что холст, в который был завернут ящик, оказался не запачканным сажей. 30-го января в другой трубе трубочистом найдена веревка. Призванные чины охраны извлекли вторую адскую машину, такую же как первая. Машина была опущена в печь комнаты, занимаемой горничной графини, отделяемой коридором от комнаты, в которой найдена первая машина. Холст второй машины также не запачкан сажей. Очевидно, обе машины опущены в печки с крыши по трубам. Производится следствие".

Проведенная затем экспертиза бомб, как писал Витте, не сразу определила возможные последствия взрыва:

"Эти машины были переданы в лабораторию артиллерийского ведомства для того, чтобы сделать экспертизу. Экспертиза нашла, что машины эти не взорвались потому, что они были уложены в ящики, которые не могли дать полный ход молоточку будильника, в машине находящемуся, и поэтому молоточек будильника не мог разбить трубочки с серной кислотой, а вследствие этого и машины не могли взорваться. Затем лаборатория артиллерийского ведомства нашла, что в остальном машины сделаны очень хорошо и они должны были взорваться от двух причин: или от биения молоточка будильника, или если будильник не действовал, то тогда от топки печи. Будильники действовать не могли, вследствие того что машины были вложены в узкие ящики. А что касается второй причины, то случайно она не могла иметь место потому, что спустили первую машину в такую комнату, где печь не топилась каждый день, а раза 2-3 в неделю; вторая же машина, которая была вложена в запасную трубу, если от будильника взорваться не могла, то, как она находилась в трубе, которая не топилась, она не могла взорваться и от топки".

По той же причине, как выяснилось, холсты, в которые завернули бомбы, оказались не испачканными сажей. Позднее в артиллерийском ведомстве провели анализ взрывчатки и установили, что бомбы при сравнительно небольших размерах могли уничтожить весь дом Витте. Но всех уже увлекла версия об инсценировке покушения, поэтому на эти доводы никто не обратил внимания. Без внимания оставались и пришедшие Витте письма с угрозами новых взрывов и требованием денег.

Тем временем в стране происходили новые политические убийства. К примеру, в марте 1907 года в Москве застрелили редактора газеты "Русские ведомости" Григория Иоллоса, друга убитого Михаила Герценштейна. Причем оба убийства были удивительно похожи. На таком фоне история с Витте могла забыться полностью и окончательно, если бы не новое происшествие, встревожившее столицу империи.

27 мая 1907 года в окрестностях Петербурга нашли тело человека, лицо которого было сильно изуродовано взрывом бомбы, которую он снаряжал. Судя по обнаруженным остаткам бомбы, ее конструкция напоминала "адские машины", обнаруженные в доме графа Витте. Однако, как узнал бывший премьер, полиция проявляла какую-то странную медлительность в установлении личности бомбиста. Скверного качества фотографии трупа разослали в полицейские управления многих городов, однако там тело никто опознать не мог. Именно тогда у Витте появились подозрения о причастности полиции к покушению на него.

Подозрения окрепли после того, как вокруг дела убитого бомбиста разразился грандиозный скандал. Оказалось, что причиной смерти стал не взрыв, а удар ножом. А убийца Василий Федоров, бежав за границу, написал письма эсерам и следователям, в которых рассказал, что был привлечен в террористическую группу своим приятелем социал-демократом Семеном Петровым. Возглавлял группу Александр Казанцев, работавший прежде с Петровым на заводе и называвший себя эсером-максималистом. Однако Петрова вскоре арестовали и выслали, и вместо него в группу вошел Алексей Степанов. Именно они готовили покушение на Витте, опустив бомбы в дымоход. А затем Федоров застрелил Иоллоса, якобы по заданию партии. Узнав, кого именно он убил, Федоров и бежавший из-под надзора Петров начали слежку за Казанцевым и обнаружили, что тот связан с черносотенным Союзом русского народа и, видимо, с охранкой, но отнюдь не с революционерами. И потому, согласившись выехать из Москвы в Петербург для подготовки нового покушения на графа Витте, Федоров убил провокатора Казанцева.

Эсеры проверили истинность изложенного и передали письмо Федорова в газеты. Теперь уже не опознать Казанцева оказалось невозможно. Выяснилось, что он в последнее время служил управляющим домами у графа Буксгевдена, чиновника для особых поручений при московском генерал-губернаторе и активного члена Союза русского народа. Вскоре в Ташкенте задержали Семена Петрова, который подтвердил факты, сообщенные в письме Федорова, и рассказывал на допросе:

"Мы выехали все трое, т. е. я, Казанцев и Федоров, в Петербург. Казанцев имел твердое намерение убить Витте, причем я и Федоров должны были быть исполнителями. Бомбы имел при себе Казанцев. Я не хотел этого убийства и говорил Федорову, чтобы его не совершать, а Казанцева имел намерение выдать одной из левых партий, дабы они поступили с ним по своему усмотрению. Но предупредить убийства мне не удалось. Между прочим, когда в прошлый раз была заложена в квартиру гр. Витте адская машина, я тоже был арестован, я мешал в этом деле Казанцеву, и он устроил так, что я был арестован. Теперь я приехал из Петербурга, откуда выбыл 1 августа".

Он также говорил, что кто-то снабдил их в Москве подлинными паспортами: "В Москве мы получили законные паспорта перед выездом в Петербург, но бросили их".

Хотя граф Витте смог ознакомиться с этими показаниями далеко не сразу, информация о причастности Союза русского народа и его руководителя Александра Дубровина к покушениям у него уже была. Ему называли имена конкретных организаторов покушения, а позднее рассказали о заказчиках и мотивах.

"Секретарь доктора Дубровина Пруссаков,— вспоминал Витте,— который затем рассорился с Дубровиным и дал показание судебному следователю, указал, что Дубровин говорил своим сотрудникам о необходимости меня убить и, главное, овладеть документами, которыми я обладал и которые находятся у меня в доме, что будто бы (чему я не верю) на необходимость уничтожить все находящиеся у меня документы имеется Высочайшее повеление, ему переданное".

Как писал Витте, ввиду особой близости "союзников" к императору, следствие боялось к ним даже приближаться. Так что расследование не сдвигалось с места. Следователи остерегались искать и доказательства того, что Казанцев официально служил в охранке, притом что уже в делах этого ведомства обнаружились бумаги, написанные его рукой. А отставной унтер-офицер жандармерии Запольский во время процесса по делу об убийстве Герценштейна дал показания о том, что накануне преступления в Великое княжество Финляндское въехали пять агентов охранки, среди которых был и Казанцев. Однако следствие продолжало буксовать. Полиция докладывала, что не может найти Степанова, скрывающегося где-то в России. А запрос об экстрадиции Федорова, бежавшего во Францию, сделали соответствующим ходу всего дела странным образом.

"Вследствие моих настояний,— вспоминал Витте,— судебный следователь потребовал от Франции возвращения Федорова, и я настаивал о том перед министром юстиции. Наконец после долгих, долгих промедлений Федоров был потребован, но правительство французское Федорова не выдало, и когда я был в Париже и спрашивал правительство о причинах, то мне было сказано, что Федоров обвиняется в политическом убийстве, а по существующим условиям международного права виновные в политических убийствах не выдаются; но при этом прибавили: конечно, мы бы Федорова выдали ввиду того уважения, которое мы во Франции к вам питаем, тем более что Федоров в конце концов является все-таки простым убийцей, но мы этого не сделаем, потому что, с одной стороны, русское правительство официально требовало выдачи Федорова, а с другой стороны, словесно нам передает, что нам было бы приятно, если бы наше требование не исполнили".

"Находился в услужении полиции"

После трех с лишним лет затяжек и проволочек граф Витте не выдержал и перешел в атаку. В мае 1910 года он написал письмо премьер-министру Столыпину, где прямо обвинял полицию в организации покушения, а правительство — в потворстве затягиванию и свертыванию следствия. Ответ Столыпина выглядел как отписка:

"Относительно указания на принадлежность Казанцева к составу тайной полиции надлежит заметить, что таковая принадлежность Казанцева совершенно не установлена данными предварительного следствия. Напротив того, ни одному из охранных отделений или губернских жандармских управлений Казанцев в качестве сотрудника или филера известен не был. Из следственных данных можно заключить, что Казанцев занимался сыском революционеров, но в качестве идейного добровольца, по личной инициативе, за свой страх и риск, причем однажды действительно сообщил добытые им сведения властям. В 1907 году по указанию Казанцева, переданному через посредство чиновника для особых поручений при Московском Генерал-Губернаторе Графа Буксгевдена Московскому, а затем и Петербургскому охранному отделению, в С.-Петербурге на Лиговке был обнаружен склад бомб и оружия и задержано несколько революционеров. Из этого случая, однако, не следует, что Казанцев состоял на службе по охране: такие добровольные заявления о готовящихся преступлениях не редки. Равным образом не может служить доказательством упомянутой службы и то, что Казанцев сам в кругу своих близких называл себя "главным контролером над сыскной полицией" или говорил, что он служит в "государственном контроле по политическим делам". Подобных учреждений не существует, а в правительственных розыскных органах Казанцев не служил. Такими заявлениями он, по-видимому, просто стремился придать себе особый вес в глазах своих слушателей, разумея под "контролем" свой добровольный сыск, являвшийся, по его понятиям, как бы поверкою розыска официального. По поводу же отношений Казанцева к Графу Буксгевдену следствием установлено, что Казанцев состоял на службе у Графа Буксгевдена в качестве управляющего его домами в Москве; служба эта была не фиктивною, а действительною: он наблюдал за имуществом Графа, отдавал распоряжения и собирал деньги с квартирантов. Казанцева соединяли с Графом Буксгевденом не только эти имущественные отношения, но и общность политических убеждений и вражда к преступным организациям левых партий; однако следствием не подтвердились ни предположения о том, будто Граф Буксгевден принадлежал к существовавшим в то время в Москве добровольным охранным дружинам, ставившим себе целью помощь полиции по охране высших должностных лиц и лидеров монархических организаций, ни сомнительные показания сожительницы Казанцева Иларионовой о том, будто Казанцевым был получен от Графа Буксгевдена фальшивый паспорт".

А на обвинения Витте в адрес Союза русского народа последовал такой ответ:

"По поводу отмеченной необходимости в свое время произвести обыски и аресты среди членов правых монархических организаций следует принять во внимание, что для производства обысков и арестов и привлечения к следствию необходимы законные и достаточные основания. Между тем в деле имелось лишь общее, не заключавшее в себе даже косвенных указаний на определенных лиц умозаключение свидетеля Гурьева и показания некоего Хоря, не внушающие доверия ни по личным качествам последненазванного свидетеля, изгнанного из "Союза русского народа" за растрату, постоянного обитателя ночлежных домов, ни по содержанию этого указания, более похожего на сплетню. Дальнейший ход следствия, когда были обнаружены действительные виновники преступления — Казанцев и Федоров, лишь подтвердил правильность образа действий следственной власти, ибо все меры, предпринятые с целью выяснить прикосновенность членов "Союза русского народа" к преступлениям Казанцева, привели к отрицательным результатам. В частности, следствием с несомненностью установлено, что сам Казанцев членом означенного союза не состоял. Предположение о причастности к преступлению члена "Союза русского народа" Графа Буксгевдена следствием также не подтвердилось. Равным образом голословными оказались и показания о соучастии в деле председателя Главного совета "Союза русского народа" доктора Дубровина, данные Пруссаковым, изгнанным Дубровиным из редакции "Русского Знамени". Наконец, сам Казанцев никаких отношений к Дубровину не имел и никогда у него не бывал".

Получив от Столыпина эту отписку, Витте составил новое — еще более едкое, жесткое и аргументированное — послание, в котором требовал назначить независимое расследование во главе с уважаемым в стране юристом. Ситуация принимала скандальный оборот, и потому Совет министров империи решил переложить бремя принятия решения на Николая II, для которого правительство подготовило пространный доклад с изложением всех аргументов Витте и возражений против них.

"Прежде всего Статс-Секретарь Граф Витте, отстаивая прежнее свое мнение, что Казанцев был агентом полиции, объясняет, что для того, чтобы состоять в услужении у полиции, не нужно носить ту или иную официальную марку; что о назначении агентов сыскной и охранной полиции, само собою разумеется, приказы не отдаются, и списки их во всеобщее сведение не печатаются; что наиболее важные агенты сыска совсем и не числятся в официальных списках, что они известны только самому ограниченному числу руководителей сыска; что для того, чтобы быть агентом, не нужно быть русским подданным и что, наконец, можно даже быть существом не мужского пола. Что же касается, в частности, Казанцева, то он, по заявлению бывшего жандарма Запольского, в 1906 году отрекомендовался названному свидетелю агентом охранного отделения и в подтверждение сего предъявил соответственное удостоверение начальника С.-Петербургского охранного отделения за надлежащею подписью и с приложением казенной печати. Кроме того, чиновник особых поручений при Московском Генерал-Губернаторе Граф Буксгевден на допросе 2 Июля 1907 года показал: "Личные мои поручения Казанцеву заключались в следующем: иногда я его посылал в охрану при разных выездах и торжествах для охраны должностных лиц; иногда давал ему деньги в награду или на расходы в сумме от 25 до 30 рублей и только раз выдал ему 100 рублей за сообщение им сведений о готовящихся террористических актах в С.-Петербурге". К изложенному Граф Витте добавил: "Я имею другие бесспорные и несомненные данные, вытекающие из судебного следствия, о том, что Казанцев был агентом полиции, но покуда я считаю излишним их касаться, тем более что и приведенных мною совершенно достаточно, чтобы убедить всякое лицо (которое не имеет особых поводов утверждать противное), что Казанцев находился в услужении полиции"".

"Он уже был конченым человеком"

Совет министров коллективными усилиями попытался найти формулировку, защищающую охранку и не противоречащую фактам:

"Совет Министров рассуждал, что, как явствует из всего следственного материала по делу о покушениях на жизнь Графа Витте, Казанцев действительно занимался политическим розыском. Указанное обстоятельство подтверждается отчасти словами самого Казанцева, а главным образом — показанием Графа Буксгевдена, который никогда не отрицал того, что Казанцев, будучи идейным противником революционной смуты, старался раскрывать замыслы революционеров... Приведенные данные и могли привести судебного следователя III участка города Москвы к изложенному в его постановлении заключению о связи Графа Буксгевдена с Казанцевым на общей почве политического против революционных организаций сыска. Однако, по убеждению Совета Министров, ни это заключение судебного следователя, являющееся только личным его мнением, ни показания Графа Буксгевдена не могут служить доказательством того, что Казанцев служил агентом по политическому розыску и был уполномочен на то подлежащею правительственною властью... Графа Буксгевдена связывали с Казанцевым не только личные отношения (Казанцев был управляющим домами Графа Буксгевдена), но общность политических убеждений; что Казанцев за свой риск и страх старался проникать в замыслы революционных организаций и о своих открытиях сообщал Графу Буксгевдену, а этот последний в нужных случаях сообщал о них полицейским властям. Такое сотрудничество не только никому не возбраняется, но, напротив того, закон обязывает всякого гражданина, так или иначе узнавшего о готовящемся или уже совершенном преступлении, доносить подлежащей власти".

Совет министров нашел способ обойти и показания бывшего жандармского унтер-офицера Запольского:

"Более обоснованным доводом к тому, чтобы считать Казанцева агентом по розыску, могло бы служить заявление бывшего жандармского унтер-офицера на станции Териоки Тихона Запольского, который, без вызова явясь к следствию, заявил, что летом 1906 года, незадолго до убийства Герценштейна, к нему, Запольскому, являлись пять неизвестных ему людей, которые, умалчивая о цели своего прибытия, назвались агентами охранного отделения и в подтверждение сего предъявили Запольскому фотографические свои карточки с печатью на обороте С.-Петербургскаго охранного отделения и подписью начальника этого отделения Полковника Герасимова, и что в предъявленной Запольскому у судебного следователя карточке Казанцева он, Запольский, узнал одного из тех пяти неизвестных ему лиц, которые являлись ему в Териоках и назывались агентами охранного отделения. Однако, по мнению Совета Министров, никакое вообще свидетельское показание, отдельно взятое, еще не может почитаться достоверным доказательством и лишь тогда может служить судебным доказательством, когда оно правдиво по существу, не содержит в себе внутренних противоречий и не расходится с другими обстоятельствами дела. Обращаясь, с этой точки зрения, к оценке показаний Запольского, Совет Министров не мог не прийти к заключению, что оно не верно по существу и противоречит прочно установленным обстоятельствам дела... Независимо от сего в деле об убийстве Герценштейна имеется заявление начальника С.-Петербургского охранного отделения о том, что никому из служащих в охранном отделении никаких удостоверений, снабженных фотографическими карточками, за подписью начальника отделения и приложением должностной печати не выдается".

В итоге правительство констатировало:

"Совет Министров находит, что заключающиеся во втором письме Статс-Секретаря Графа Витте доводы относительно участия в покушении на его жизнь правительственных агентов и пристрастного и неправильного ведения дела о сем покушении полицейскими и судебными властями являются столь же голословными, как и прежние, и не соответствуют фактической стороне дела".

А император, которому Столыпин 22 февраля 1911 года представил доклад, собственноручно наложил резолюцию: "Никаких неправильностей в действиях властей административных, судебных и полицейских я не усматриваю. Дело это считаю законченным".

До покушения агента охранки и анархиста Дмитрия Багрова на Столыпина оставалось немногим более полугода. После теракта незадолго до смерти Столыпина его преемник на посту премьера граф Коковцов сказал представителям посетившей его депутации русских националистов:

"Прочной, всеобъемлющей власти сейчас в России никто, кроме Государя, не имеет и иметь не будет... Вот тот же Петр Аркадьевич, который теперь умирает и которого вы считали осуществляющим программу вашей партии, разве он при всей своей кажущейся силе был вполне самостоятельным и в особенности прочен на своем посту?.. Он уже был конченым человеком в смысле влияния, и если бы пуля Багрова не пресекла его дней, то он все равно очень скоро сошел бы с политической арены и никакая поддержка вашей партии не уберегла бы его. Он сознавал это лучше всякого и уже почти накануне постигшей нас катастрофы прямо говорил мне об этом".

О том, что выстрел Багрова избавил императора от неприятных объяснений со Столыпиным Коковцов прямо не сказал. Зато потом много говорили о том, что охранка если и повинна в смерти Столыпина, то только лишь ввиду своей неорганизованности и халатности.