Интеллектуальная мода сказалась даже на таможенной политике
В Копенгагене, в музее Торвальдсена открылась выставка "Виды Рима работы датских художников". Она объединяет сразу две темы, ставшие в последнее время необычайно модными. Датская живопись начала XIX столетия, так называемого золотого века датского искусства, принадлежит к одним из самых значительных "открытий" 1980-90-х годов. Еще лет пятнадцать назад в истории искусства вообще не упоминалось о Дании, лишь весьма поверхностно касаясь Торвальдсена. Сегодня же крупные музеи борются за картины Кристена Кебке и Вильгельма Экерсберга, двух самых известных художников датского золотого века. Лондонская национальная галерея купила уже пять работ этих авторов, за англичанами пытаются угнаться американцы. Дело дошло до того, что Дания, страна необычайно терпимая в своей таможенной политике, ввела специальные ограничения и запрещения на вывоз произведений отечественной живописи за рубеж. Хотя еще десять лет назад эти картины почти никого не интересовали, в том числе и самих датчан.
Вторая модная тема, затронутая выставкой, — Рим начала прошлого века. Постмодернизм узаконил благоговейное восхищение Римом, начавшееся с одноименного фильма Феллини. Органичное соединение древности и современности, искусственности и естественности, всемирности и индивидуальности сделало его идеалом градостроительства 1980-90-х годов, испытавшего полное разочарование в авангардных утопиях урбанизма, столь полно воплотившихся в облике Нью-Йорка и Токио.
Наибольшее восхищение в Риме вызывают сейчас не отдельные памятники архитектуры, известные всем с детства, а то неуловимо-общее, что и создает индивидуальное лицо города, своего рода "дух места", создаваемого не только и не столько ландшафтом и планировкой, но в первую очередь самой историей города.
В начале XIX столетия римская жизнь обладала особой привлекательностью. Общий ход европейской истории оставил Рим в стороне. Уже никто не искал милостей у папской курии, от папы не зависели церковные назначения при европейских дворах, жизнь города потеряла столичный блеск, аристократия обеднела. И Рим, долгое время носивший почетное звание Вавилонской Блудницы, которым его наградила Европа, обеднел, опростился, утих и присмирел.
Новое поколение художников, устремлявшихся в вечный город, отличалось полным бескорыстием. Главной их целью было чистое, идеальное искусство. Рим стал городом молодых идеалистов, ведущих жизнь, преисполненную благородства и невинности.
Последнее время этот счастливый период Рима, который примерно можно обозначить как затишье между Наполеоном и Гарибальди, привлекает все большее внимание. Огромной известностью сейчас пользуется выставка "В свете Италии. Коро и ранний пленэр", представляющая написанные в Риме в самом начале XIX века пейзажи французов, англичан, немцев и голландцев как предшественников импрессионизма.
Риму этого времени посвящена выставка "Grand Tour", с большим успехом прошедшая в Лондоне и вскоре открывающаяся в самом Риме. Вместе с реабилитацией живописи неоклассицизма и бидермайера, теперь ценящейся столь же высоко, как и другие, в прежней терминологии, "прогрессивные" явления в искусстве XIX века, была восстановлена и сама римская жизнь этого времени, считавшаяся скучной, застойной и непродуктивной.
Этот поворот во вкусах, как и любой другой, объясняется не только капризами художественной моды, а обусловлен определенными сдвигами в сознании. В данном случае тяга к безоблачно золотистой римской жизни и живописи начала прошлого столетия объясняется общей тенденцией конца ХХ века, возжелавшего позитивных ценностей, простых ориентиров и человечности.
Сегодня подавляющее большинство западной интеллигенции не желает восхищаться Жаном Кокто и Жаном Жене, а хочет обливаться слезами над "Гордостью и предубеждением", "Разумом и чувством", "Тайнами и ложью" и прочими произведениями, доказывающими, что человечность и человеческое в их трогательной естественности являются самым ценным, что дано жизнью.
Популярность датской живописи золотого века, несомненно, явление того же ряда. Скромная ясность взгляда и невинная объективность, всегда доброжелательная по отношению к изображаемому предмету, стали наиболее привлекательными качествами в картинах датских художников, равно восхищающие и изощренных интеллектуалов, и безыскусную широкую публику.
Молодой, свежий, простодушный и доброжелательный датчанин, в наивном восторге застывший перед руинами Колизея, — столь же желанный герой современности, как и интеллигентная оптик-негритянка из фильма Майка Ли "Тайны и ложь", вовлеченная в семейные разборки диккенсовской Англии в ее теперешнем деградировавшем состоянии.
Выставка в музее Торвальдсена через многочисленные виды вечного города и сцены римской жизни создает схожий образ. В изображении датчан Рим предстал обетованным местом, где красота становится уютной, а величие — душевным.
Душевность в искусстве оказалась важнее духовности — и этот принцип датского золотого века является наиболее соответствующим потребностям конца нашего столетия. В пейзажах, представленных на выставке, почти отсутствуют грандиозные панорамы, которыми так славен Рим, — даже Колизей они изображали не как огромную руину, а как обжитое пространство, наполненное тихой и трогательной жизнью, и в этом варианте он стал вполне подходящим местом для какой-нибудь нежной сказки вроде "Цветов маленькой Иды".
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ