"Знакомьтесь — Орсон Уэллс"
Питер Богданович
М.: Rosebud, 2011
Сборник интервью, сделанных Питером Богдановичем "Знакомьтесь — Орсон Уэллс", недавно выпущенный (в блестящем переводе Сергея Ильина) московским издательством Rosebud, вполне может претендовать на звание лучшей книги года в жанре "нон-фикшн". Внушительный том в 500 страниц мелким шрифтом прочитывается в один присест, несмотря на обилие процитированных в тексте документов, рецензий, должностных записок, выдержек из других интервью и комментариев третьих лиц. Книгу Богдановича/Уэллса можно запросто читать как сборник анекдотов не хуже довлатовских; можно — как учебник для начинающих режиссеров или как серьезное исследование по истории американского кино ХХ века. Но главное ее достоинство, пожалуй, в том, что она впервые представила русскому читателю другого Орсона Уэллса, чей образ совсем не похож на тот, который годами формировался у нас под воздействием киноведческих трудов, голливудских фильмов и художественной литературы.
За два года до своей смерти Орсон Уэллс сказал Питеру Богдановичу: "Господи, как же они будут меня любить после того, как я помру",— и, как это с ним часто случалось, оказался провидцем. Книга интервью (хотя точнее было бы назвать их беседами), записанных на пленку в 1969-1977 годы, увидела свет только в 92-м, через семь лет после смерти режиссера. Примерно в это же время Уэллс стал превращаться в персонажа мифического, появляющегося то тут, то там в кино или интеллектуальных бестселлерах. Отличие книги, носящей в оригинале название "This is Orson Welles", в том, что из нее — возможно, единственной из бесчисленных, написанных о "неистовом американце",— мы узнаем наконец великого режиссера не со слов историка кино, биографа или критика, а его собственных слов и со слов его ученика и друга. Вернее, бывшего друга: под конец жизни "гений из Кеноши" рассорился с Богдановичем. Как раз этим, возможно, и объясняются те нелестные замечания в адрес характера Уэллса, которые его последователь позволил себе в предисловии к сборнику интервью, изначально задуманному апологетическим. Впрочем, взгляд Богдановича на Уэллса из 90-х не так уж и важен. Благодаря книге, написанной им в полноценном соавторстве с самим Уэллсом (который редактировал в ней не только собственные слова, но и слова своего интервьюера), мы можем увидеть пусть и не полный, но стереоскопичный портрет великого режиссера. Тут стоит, пожалуй, заметить, что сам Уэллс стереокино не любил и считал его губительным для кинематографа.
Трудно, конечно, отказать в правоте тем, кто утверждает, что в книге Богдановича и Уэллса представлен не "объективный" портрет "неистового американца", а приукрашенный им самим. Но ведь то, каким человек хочет выглядеть в глазах других, вряд ли характеризует его в меньшей степени, чем то, как он выглядит на самом деле. Что же до объективности, то где ж ее взять? В своих интервью Орсон Уэллс и правда выглядит если не сверхчеловеком, то самым человечным. Веселым: байки о политиках и звездах Голливуда, то и дело всплывающие в интервью, скоро "уйдут в народ". Скромным: широким жестом Уэллс отдает все заслуги от созданных им шедевров операторам, соавторам, актерам и даже рабочим-постановщикам. Обаятельным, невероятно талантливым и одержимым, но при этом не лишенным ни язвительности, ни тщеславия...
Досталось в книге разве что модному в те годы Антониони. Несколько страниц расшифровки, на которых Уэллс прохаживается по адресу нелюбимых им режиссеров, были вымараны из текста по его же просьбе. И не так уж важно, что эти слова были сказаны — важнее аргументация, с которой они были вычеркнуты: "Конечно, я терпеть не могу те фильмы, о которых мы говорили в тот день, но я не питаю ненависти к людям, которые их снимали. И не хочу расстраивать их, даже слегка... Давай смягчим приговор. Нашей книге он не так уж и нужен. И всегда помни, что твое сердце есть маленький садик Господа нашего".
Такой Уэллс совсем не похож на Уэллса мифического: себялюбца, мегаломана, выскочку, позера и безумного гения, готового предать или подставить всех и вся. Сам Уэллс считал великими лишь несколько фигур в истории искусства: среди них он называл Шекспира (в чью реальность до сих пор не готов поверить ряд исследователей и огромное число обывателей) и Моцарта (которого зачастую представляют как развратника, плагиатора и пропойцу). Публика, что бы ни говорил эпиграф из Оскара Уайльда, приведенный в начале книги, не прощает не столько гениальность, сколько безупречность. В гениальности фильмов Уэллса мало кто может усомниться (на то она и гениальность): зато бессчетное количество страниц исписано на тему их авторства (так же, как и насчет авторства шекспировских пьес) или вздорности характера их создателя. Знаменитое пушкинское "Он мал, как мы, он мерзок, как мы!" всегда будет в силе, но теперь каждый волен выбрать себе тот образ, который ему больше по душе.
Русский перевод оригинального названия нельзя не признать на редкость удачным; теперь, после того как книга Богдановича издана наконец в России, можно смело сказать, что знакомство состоялось.
"Добрый человек Иисус и негодник Христос"
Филипп Пулман
М.: Эксмо, 2011
Пулман, известный нам прежде всего как детский писатель, с его медалью Карнеги, премией Астрид Линдгрен и прочими реликвиями, давно точит зуб на церковь и, в общем, худшим в его "Темных началах" всегда была именно эта попытка переписать "Хроники Нарнии", выкинув из них льюисовское христианство. "Добрый человек Иисус и негодник Христос" — именно что переписанное Пулманом Евангелие, где единый Иисус Христос раздваивается на двух: хорошего человека Иисуса, проповедника и праведника, и его брата-близнеца по имени Христос, который записал жизнь брата, подправив притчи, отправил его на распятие, а в нужный момент вылез из пещеры. На этого второго свалена вина за все худшее в христианстве: миф и церковь, равно как и за лучшее — Библию. Много сказано о недостаточно жестком переводе слова "негодник", но тут Пулману панибратство позволительно, поскольку его Христос — прежде всего писатель и действует как бы не по злому умыслу, а от непонимания настоящей силы своего слова. Богоборчество тут довольно игрушечное — те же "Темные начала" были пострашнее. При всем своем большом запале, в итоге Пулман всего лишь написал книгу о книге, о поэтической силе Евангелия, перед которой никак нельзя не склониться писателю, и о силе сторителлинга, когда одна грамотно рассказанная история на тысячи лет может изменить жизнь всего человечества.
"В поисках Константинополя. Путеводитель по византийскому Стамбулу и его окрестностям"
Сергей Иванов
М.: Вокруг света, 2011
Книгу византиниста Сергея Иванова трудно назвать путеводителем — она уводит читателя в путешествие по городу, существующему разве что в виде подземных руин, редко выпирающих из-под османского культурного слоя. Современный Стамбул решительно стер всякую память о Константинополе. По мнению Иванова, происходило это в последние несколько столетий вследствие пришедшего из Европы в конце XIX века национализма, под влиянием которого местные мирные греки стали излишне бойко размахивать греческими флагами — за что и поплатились. Что же до оставшихся нам письменных и редких археологических свидетельств, то их недостаточно: читатель вслед за исследователем бродит в потемках, предполагая, но так и не зная наверняка, что топчет те самые развалины Большого дворца, где когда-то находились залы знаменитой Магнавры, или церковь Иоанна Богослова. К большому счастью читателя, автор воздерживается от того, чтобы затевать плач над каждой утраченной святыней. Да и какие святыни: в каждом историческом отступлении трупов больше, чем в "Гамлете". Как будто византийская история сплошь состоит из заговоров и дворцовых переворотов — даже превентивная резня лишних наследников османских султанов кажется на этом фоне оправданной. Подробная, умная, хорошо иллюстрированная, насыщенная фактами и, что еще важнее, цитатами из исторических источников, житий и свидетельств русских паломников книга Иванова тем и хороша, что восстанавливает по крупицам несуществующий город, не возвышая и не мифологизируя его.