Прогресс у Гете

Премьера опера

Событием драматической программы Зальцбургского фестиваля стала премьера восьмичасового "Фауста" в бывшей солеварне. Спектаклем мужественно наслаждался специально для "Ъ" АЛЕКСЕЙ МОКРОУСОВ.

О "Фаусте" Николаса Штемана будут вспоминать не столько из-за потраченных на него часов. Гете для немецкоязычной культуры — это Пушкин и Толстой в одном флаконе, их все. Любая интерпретация рассматривается под микроскопом. Есть постановки, сразу ставшие хрестоматийными, вроде "Фауста" Михаэля Тальхаймера в берлинском Немецком театре. Он сделал энергичный, плотный спектакль, идущий два вечера по два часа, и на долгие годы лишил коллег энтузиазма по поводу Гете. Но не Штемана.

43-летний гамбургский режиссер не любит рутины. Его постановки пьес нобелевской лауреатки Эльфриды Елинек (см. "Ъ" от 18 мая 2005 года) взорвали театральный мир. Многие работы приглашали на "Театральные встречи" в Берлин, этот аналог Олимпийских игр в театре, а недавние "Разбойники" Шиллера в том же Зальцбурге (затем в репертуаре гамбургского театра "Талия", куда отправится и нынешний "Фауст") выглядели провокацией для сторонников классического театра. Шиллера играли неподалеку от Зальцбурга, в бывшей солеварне на острове Пернер посреди средневекового городка Халлайн. Здесь идет и "Фауст" — постановка, по сравнению с которой "Разбойники" выглядят детской забавой.

Сперва Штеман припугнул тем, что озвучит каждую строчку Гете (всего их 12 100). Потом позиция уточнилась. Почтение он испытывает к первой части, а "Фауст II" уже кажется текстом, над которым автор, выпади ему свободный год-другой, еще бы поработал, причем радикально. В итоге первая часть звучит близко к оригиналу, а дальше идут "вариации на тему". Да и "звучит" оно так, что зрители начинают бунтовать через пять минут после начала. Актер, читающий по книжке начало "Посвящения", переходит на скороговорку, а затем и бормотание. Сидящие в задних рядах думают, что дело в дикции, а не в желании подчеркнуть лабораторный характер происходящего, и недовольно кричат: "Громче! Не слышно!" На двести с лишним персонажей пьесы приходится шесть актеров (плюс музыканты и умопомрачительные рабочие сцены, они же статисты, они же танцоры).

Чтобы оттенить многоликость героев, и Фауста, и Мефистофеля играют несколько человек. А чтобы действие шло быстрее, один актер может читать сцену целиком, сразу за нескольких персонажей. В итоге первый час превращается в моноспектакль Себастьяна Рудольфа. Можно даже сказать, в его бенефис — чего стоит хотя бы пикировка Господа и Мефистофеля в "Прологе на небесах" в его представлении. Таких пластичных и разносторонних актеров в каждом поколении раз-два и обчелся. Рудольф играет и черного пуделя (впрочем, на видеоэкране, активно задействованном художником Томасом Драйзигакером и тем же Штеманом, этот пудель белый), он еще и маляр. По крайней мере, активно разбрасывает краску по сцене, символизируя этим крушение надежд, готовность свести счеты с жизнью.

К середине первого акта у Рудольфа появляется партнер — Мефистофеля играет Филипп Хохмайер. Эта пара вполне может войти в историю театра, вдвоем они могли бы сыграть и "Чайку". Но у Штемана есть и актрисы. Самая старшая из них, Барбара Нюссе, играющая Гете, от имени автора требует сокращений в тексте. Во втором акте также появляются Эккерман и Макс Рейнхардт, после чего становится ясно: с дословным воспроизведением покончено, пришла пора актуализации текста.

Среди привнесенного Штеманом — цитаты из швейцарца Жана Циглера, социолога и романиста, с которым связан самый крупный скандал Зальцбурга-2011. Циглера пригласили выступить на открытии — эта речь считается одним из событий в интеллектуальной жизни Австрии. В последнюю минуту выяснилось, что выступит пастор Йоахим Гаук, известный правозащитной деятельностью во времена ГДР. Гаук — человек достойный, беспартийный, хотя на пост президента ФРГ его выдвигали сперва христианские демократы, затем социал-демократы. Но неожиданно выяснилось, что кандидатура Циглера расстроила спонсоров: он известен антикапиталистическими взглядами и не смягчает оценок на публике. В итоге его непрочитанную речь распространяли в день открытия в виде брошюры, фрагменты из нее цитирует Штеман.

Кажется, это нелепость, роскошь и коварство одновременно — оснащать классический текст добавками из нашего времени. Но актуализировать классику можно по-разному. И отделять первую часть спектакля от последующих, признавать только ее выдающейся, как сделали многие критики, нелепо. "Фауст" Штемана целен, его эстетика меняет форму, но остается внутренне единой и в макетах городов, которыми заставляют сцену, и в комиксах, которые рисуют live и передают на экран при помощи видеокамеры, и в музыке явно не из времен Гете. В последнем акте, начинающемся за полночь, много поют, а сцена с блюзом, когда ангелы забирают душу Фауста на небо, выглядит в буквальном смысле слова душераздирающе. Души возносятся в виде пластиковых пакетов, подгоняемых ручным вентилятором,— специально для тех, кто боится прогресса и техники как врагов всего задушевного.

Наверное, за восемь часов дашь себя уговорить в чем угодно, тем более что блюз — не худшая музыка для "Фауста". Но есть в этом подозрении что-то от Мефистофеля.