Выставка фото
В самой престижной музейной институции в мире современного искусства, в нью-йоркском MoMA, открыта выставка украинского фотографа Бориса Михайлова. Единственный, пожалуй, на самом деле знаменитый в мире фотограф — выходец с безбрежных полей бывшего СССР представил свою старую (1999 года), многократно премированную, много где показанную, но ни разу не выставлявшуюся на родине серию "Case History" ("История болезни"). КИРА ДОЛИНИНА считает, что за 12 лет эти фотографии приобрели статус произведений, достойных музея не столько современного, сколько классического искусства.
Более четырехсот снимков и на всех — харьковские бомжи: беззубые рты, гнойные раны, татуировки, отвислые груди и животы, выступающие грыжи, фингалы, ногти, почерневшие не в силу экстравагантного педикюра, а из-за многолетнего грибка, раздувшиеся от постоянного пьянства лица, дети с фигурами освенцимских доходяг, здоровые мужские тела с головами древних стариков, лохмотья, грязь. И еще пронзительные светлые глаза, нежность любовных или просто дружеских прикосновений, детские улыбки, грусть, страх, отчаяние, похоть, скука. Амплитуда типов, фактур и сцен огромна. Но первые эмоции, порождаемые этими фотографиями у зрителей, вот уже 12 лет одни и те же: шок и стыд. Нам стыдно на это смотреть, да и сам художник легко признается, что ему было стыдно это снимать.
Этот стыд и есть основное социальное послание михайловской "Case History". Судя по невероятной успешности этой серии, оно нашло своих адресатов. Мир бомжей, людей "новой" эпохи, эпохи развала Советского Союза, безвременья, бесправия, равнодушия, вошел в культурный бэкграунд социально ориентированного западного интеллектуала. То, что это сознательная "фальсификация" (то есть постановочные, а не документальные, репортажные кадры), с социальной точки зрения мало интересовало. Разве что критики и философы даже говорили о том, что Михайлов "разоблачает фиктивность любой фотографии как средства документирования действительности". То, что художник платил своим как бы не имевшим выбора моделям за обнажение, активно обсуждалось и даже многими выдавалось за большой грех, но при обращении к аморальной по определению (с точки зрения XXI века) истории отношений художника и модели как-то сходило на нет.
Сам Михайлов показаний своих за прошедшее десятилетие не менял. Его рассказ о рождении этой серии из увиденного им после годичного отсутствия в Харькове нового мира униженных и оскорбленных остается в силе: "В моем представлении бомжи — это были первые люди, которые должны умереть, как бы герои, которые защищают остальных, тех, кто останется в живых. Картины были большие двухметровые работы, чтобы передать ощущение этого большого общего горя, горя страны". Судя по тому, что ни в России, ни на Украине "Case History" так до сих пор полностью и не показали, обличительный пафос этой работы соотечественниками считывается прежде всего. А вот западный зритель, похоже, прошел за истекший период огромную дистанцию.
Взлетевший на постперестроечной волне как фотограф антисоветского если не толка, то образа мышления и глаза Борис Михайлов, по прошествии времени оказался классическим художником в самом прямом смысле этого слова. Художником музейным, говорящим о больших и несиюминутных проблемах, о Человеке и Грехе, об Одиночестве и Любви.
Сумасшедшие Жерико и Гойи, нищие Рембрандта, проститутки Лотрека в этой линейке ближе к Михайлову, чем соц-арт Булатова и даже (да простят меня теоретики концептуализма, свято чтущие Михайлова) концептуализм Кабакова.
Русские интеллектуалы любят ходить в народ и умиляться афористичности слова и образа. Услышанная мною, например, от синеногой бомжихи на Финляндском вокзале фраза "Я не знаю слова "любовь", я знаю слово "боль"" — Достоевский чистой воды. То, что сделал Борис Михайлов, никак не умиление. Это текст про Искусство как таковое: "В искусстве многое нужно. А что, в искусстве нужна только красота?" МоМА, давно уже имеющий в своем собрании работы Михайлова, но отдавший сегодня свои залы под самую скандальную и самую большую его серию, явно готов подписаться под этими словами художника.