В Эрмитаже продолжается выставка трофейного искусства
Реституционные баталии в Думе (см. стр. 5) почти заслонили выставку "Шедевры западноевропейского рисунка", организованную как продолжение демонстрации трофейного искусства, начатое "Неведомыми шедеврами". О том, что можно увидеть в тех залах Эрмитажа, где размещена экспозиция, напоминает АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ.
Нейтральность названия третьей по счету выставки из так называемого спецхрана как будто призвана смягчить напряжение, окружающее само мероприятие. Шедевры рисунка — название довольно общее, каждую неделю в мире случается по крайней мере один вернисаж выставки со схожим титулом. Несколько смущает лишь подзаголовок "Из частных немецких собраний". Сразу же возникают очередные недоуменные вопросы: является ли целью выставки очертить картину немецкого частного коллекционирования? Каковы были принципы отбора этих шедевров из частных коллекций? В каких отношениях с частными немецкими коллекциями находятся эти шедевры сейчас и что представляют собой эти коллекции? Гораздо естественнее был бы подзаголовок "Из бывшего советского спецхрана". Это соответствовало бы исторической значимости коллекции, обеспечивающей ее предсказуемую популярность.
Выставка, так же как и живопись "Неведомых шедевров", не отражает ничего, кроме вкусов немецких коллекционеров начала века. Делает она это достаточно грубо, так как отбор ее проводился случайно и торопливо — в тяжелом 1945 году, когда было не до размышлений о принципах коллекционирования. Вполне возможна была бы оригинальная идея трактовки этой выставки как отражение вкусов русского генералитета, однако это экстравагантное соображение не имеет под собой почвы. В данном случае вкусом руководил лишь слепой случай.
Коллекционирование рисунков — искусство тонкое и хрупкое. A priori рисунки предназначены для интимного, кабинетного разглядывания. Коллекции рисунков всегда появлялись в обществе, вкусы которого были в достаточной степени эзотеричны. Создание галереи живописи — широкий рекламный жест. Создание кабинета рисунков — проявление тяги к изящному.
Коллекция, выставленная в Эрмитаже, свидетельствует об определенном отношении к рисунку прошлого столетия. Большое собрание рисунков Гойи как бы задает тон — в этом ощутима тяга к романтическому и антиклассическому. Он объясняет и присутствие остальных рисунков на выставке — Домье в первую очередь, так как их появление в данных конкретных коллекциях определяется общей любовью к типу романтического наброска, предугаданного великим Гойей. Этот вкус характерен для Германии и в Россию пришел опосредованно. До подарка Хаммера Эрмитажу — "Портрета Антонии Сарате" — в России было лишь небольшое количество гравюр Гойи, приобретенных частными собирателями не раньше начала века. Коллекционировать рисунки Гойи в России никто не собирался, и соответственно, здесь вообще отсутствуют коллекции европейского романтического рисунка.
Тем не менее эта выставка, абсолютно чужеродная в стенах Эрмитажа, пользуется огромной популярностью. Ни одна экспозиция шедевров рисунка из собрания музея даже при том, что она бы могла намного превзойти данное собрание своим качеством, не смогла бы приблизиться к ее уровню посещаемости. Это обусловлено не только вкусами публики, падкой до скандала и сделавшей каталог "Неведомых шедевров" бестселлером, намного обогнавшим и Вермера, и Тьеполо, и Гойю. Бесконечный нездоровый интерес прессы, в том числе художественной, совершенно сбивает с толку, путая все ценностные ориентиры. Поэтому выставка собрания Кенигса в Москве, свидетельствующая лишь о ловкости последнего, отобравшего заведомо второстепенные вещи для продажи Герингу, пользовалась международной известностью и удостоилась издания каталога, какого никогда не имело на родине очень неплохое собрание рисунков ГМИИ им. А. С. Пушкина.
Все вопросы и претензии к дирекции Эрмитажа и к устроителям этой выставки выглядят в данном случае не совсем корректными. Их деятельность соответствует тому, что от них ожидается и что им разрешается. Мало кто интересуется подлинным культурным значением немецких собраний, предпочитая наслаждаться русским смущением и часто не замечая, что ловкость ума и смелость суждений западных критиков ставит их в положение родственника Набокова. Тот, как известно, привел в замешательство Шостаковича, впервые отпущенного за границу, своими прямыми и честными вопросами о музыкальной политике Советского Союза. В том давнем случае с Шостаковичем эти прямота и честность смахивали на провокацию, то же самое можно сказать и о шумихе вокруг немецких шедевров.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ