Музей Академии художеств на Пречистенке, 19 представил Зураб Церетели. Неожиданно для всех в Москве появился целый художественный квартал. Комментирует ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Академия отхватила усадьбу Долгоруковых — одну из огромных сохранившихся екатерининских усадеб Москвы, переселив из нее военный архив. Эта усадьба и сама по себе занимает квартал, плюс в середине прошлого века к ней были пристроены два трехэтажных учебных корпуса, плюс Церетели уже перекрыл один двор и вовсю перекрывает другой. В академии утверждают, что по выставочной площади это три Манежа — может быть, не три, но два вполне. Если учесть, что соседнее здание (Пречистенка, 21) также занимает Академия художеств, то вместе получается огромный выставочный комплекс — не меньше парижского Помпиду.
На этих площадях выставлено искусство от XVIII века по сей день, живопись, графика, скульптура, архитектура, мода, театральные декорации. То есть практически в центре города открылся новый музей русского искусства. Событие, сравнимое с восстановлением храма Христа. С одной разницей: вы знали о том, что такой музей будет? Вам рассказывали по "ящику", как идет формирование коллекций? Вам крутили рекламу "подайте, кто сколько может"? Ничего этого не было. Церетели умеет удивлять. Он просто взял и, ничего никому не говоря, вынул из кармана гигантский трехэтажный музей в старинной усадьбе.
Нет, конечно, в музее много нелепого. Трудно сказать, кто надоумил президента Академии художеств занять своими произведениями три центральных зала, но в этом плане он откровенно подставился. Личная экспозиция Церетели разбивает последовательное течение экспозиции от XVIII века к сегодняшнему дню: Зураб Константинович расположился примерно там, где по хронологической оси надо бы выставлять Семирадского или Репина, что ему не совсем идет,— он гораздо более современный мастер, чем упомянутые господа. Церетели предстоят выборы, его должны переизбрать на новый срок, и к этому событию, собственно, и приурочено открытие музея. Академики могут попенять президенту на личную нескромность, потому что для них вопрос, кто где висит, самый важный. Известно, что третий этаж с живыми академиками месяц был заперт на ключ — чтобы какой-нибудь уважаемый академик не начал перевешивать другого уважаемого академика и из-за этого не вышло какой-нибудь неловкости.
Много и других нелепостей. Гравюры с видами Петербурга XVIII века почему-то висят вместе с гобеленами Церетели. Удивительная по неказистости скульптура господина Переяславца "Строитель Москвы Федор Конь" — почему-то рядом с театральными эскизами Бориса Мессерера. Некоторые картины современных академиков вызывают ощущение помешательства. Скажем, картина господина Коржева "Мутанты" изображает собрание каких-то персонажей дешевых мультяшек-ужастиков, но написанных при этом в размере два на три метра и в характерной для этого мастера тщательной пастозной манере. Появление рядом с этими полотнами костюмов Вячеслава Зайцева (которого сегодня, видимо, изберут в действительные члены академии во вновь открывающееся отделение дизайна) производит впечатление такой разносторонности академии, которая граничит с абсурдом.
И тем не менее попробуйте дискредитировать экспозицию, в которой висят абсолютно первоклассные вещи Бориса Григорьева. В которой есть Серов, Репин, Левитан, Суриков, Нестеров, Корин, Дейнека. Другое дело, что не совсем понятно, на каком основании все это представляет Академия художеств. Тот же Григорьев — он какое отношение к делу имеет? А Константин Сомов, вообще никогда в Академии не учившийся? Да и все эти герои-шестидесятники, которых Церетели принял в академию два года назад,— это что, академическое искусство? Скажем, Павел Никонов с двумя почти абстрактными полотнами, или гигантский "геноцид-2000" работы Глазунова, или сладенькое "Перед венчанием" Шилова — тоже академизм?
Но если с этим не соглашаться — это уже концептуальный спор. Выставляя все эти произведения, академия имела на это какие-то основания — ведь выставлены подлинники, просто так их никто не даст. Тот же Григорьев — из коллекции Музея-квартиры Бродского в Петербурге, который принадлежит Академии. И Сомов оттуда же. А акварели Шагала — из музея "Пенаты", тоже академического. Выражают ли эти произведения дух академизма — другой вопрос.
На самом деле выраженный в выставке дух академизма примерно таков — все подбирать к рукам и все проглатывать. Вот были бунтари-передвижники, вышли из академии, а потом — пожалуйста — вошли. Вот были бунтари-шестидесятники — опять же висят. Бунтуй не бунтуй — если ты мастер, все равно быть тебе академиком.
Исходя из этой идеологии экспозиция более чем убедительна и представительна с одним скептическим "но". Скажем, есть в академии Репин, но не лучшие вещи, а так, поздненькое, проходное — когда уже стал академиком. Есть и Крамской, но такой же. И с новообретенными бунтарями то же самое. Просто удивительно, до какой степени академик Жилинский, вроде бы ни в чем не меняя своей неоренессансной манеры, растерял все — и композицию, и цвет — в выставленной у Церетели "Тайной вечере".
Но это "но", с другой стороны, открывает вполне благостные перспективы. По заявлению представителей академии экспозиция будет постоянно обновляться. Так что по мере того, как молодые бунтари будут стариться и увеличивать мастерство, их будут приводить в академию. Лет через десять мы увидим здесь постаревшего Бреннера, ведущего на красивом поводке прилично одетого постаревшего Кулика, а постаревший Тер-Оганян будет тихо рубить в углу старинные иконы.