 |
Конечно же никогда. С роскошной гривой седых волос, в белоснежной рубашке и синем клубном пиджаке, он стоял на мраморных ступенях особняка и походил скорее на звезду из Голливуда, чем на затравленного старца. Вообще-то, на нашу встречу Илья Сергеевич приехал в затрапезном сером свитере и ковбойке. Но узнав, что будет съемка, немедленно переоделся.
— Художник должен быть красивым, иначе какой он к черту художник!
 |
— Чепуха. Я работаю в белых рубашках.
— А вот свитерок на вас был?
— Так я из санатория приехал. Там сейчас и живу. Вот беда, так беда — 70 лет на носу, а прикорнуть негде. На даче в Жуковке ремонт, на старой квартире в Калашном трубу с горячей водой прорвало, весь этаж залило.
— А здесь что?
— Здесь официальная резиденция моей академии, а не усадьба Глазунова, как расписала некая газета. Да если б и усадьба, жить здесь нельзя.
Илья Сергеевич вдруг перешел на шепот:
— Мэрия рядом, американское посольство. Уж не знаю, кто кого облучает, но тут такое в воздухе творится — даже телевизор не работает. А уж не дай бог переночую — голова утром чугунная.
 |
Если бы не эти проклятые невидимые волны, дом Ильи Сергеевича всем хорош. В центре Москвы, на взгорке за мэрией, трехэтажный, с куполом наверху, в стиле ампир.
— Да не мой это дом,— с досадой говорит художник.— Не мой, хотя и построен на мои деньги. По тем временам, сумасшедшие — 120 тысяч долларов,— он на мгновение осекся и раздраженно взглянул на меня.— Вот, довели проклятые. В своей стране в чужих деньгах считаю. Я же говорю — колонизаторы!
На ярко-желтой стене ампира серела скромная табличка: "Сие здание построено при содействии Ю. М. Лужкова и В. И. Ресина".
— Увековечили, значит, градоначальников, Илья Сергеевич?
— Так я человек благодарный. Спасибо им сердечное, градоначальникам, есть у академии моей резиденция — не стыдно показать. А ведь как все было? В конце восьмидесятых приходят ко мне в Калашный и говорят: "Все, товарищ художник, будем переселять. Дом ваш на капитальный ремонт ставится". Как переселять? А мастерская, а картины? И вот как-то один мой приятель приводит человека из Моссовета — лысый такой, крепенький, приятный. Юрий Михайлович Лужков. Посмотрел, подумал: "Мы вам что-нибудь под мастерскую подберем". И нашел-таки вот это самое место.
Здесь вытрезвитель стоял, и окрестные жильцы осадили Моссовет: "Закройте!" А здание такое, кулаком ткнешь — и насквозь. Уж лучше, думаю, новое строить. Сам проектировал, сам чертил. Вот когда специальность основная пригодилась. Меня ведь после первой же скандальной выставки в ЦДРИ из родной "Репинки" кем распределили? Учителем черчения. То-то!
Вычертил я, голубчик, свою мечту, а когда мечту обсчитали, выяснилось, что стоит она 600 миллионов рублей. Или 60 миллионов? Или 600 тысяч? Не помню сейчас. Помню только, что 120 тысяч долларов. А у меня таких денег отродясь не было. Прощай, значит, мечта. Но в Моссовете... а может быть, уже в мэрии?.. да, точно в мэрии, говорят: "А вы нарисуйте 30 портретов всех московских градоначальников, и мы вам под заказ ссуду дадим на строительство".
О чем речь! И, пока строили, все 30 и написал: от Долгорукого до Попова Гавриила Харитоныча. И вот как-то прихожу радостный на Тверскую, иду по коридору, а там по стенам уже портреты развешены. Только не мои. И ссуду вернуть требуют, иначе моя мечта чужой станет.
— И как же выкрутились?
— А хорошему человеку Господь всегда случай пошлет. Нашелся господин, который заказал мне шесть портретов как раз на эту сумму. С каким же удовольствием отдал я эти деньги!
— Так чего ж вы их на доску? Надула вас, выходит, московская власть.
— Да пусть будут. Дом же стоит.
 |
Дом стоит. Серые гранитные львы у мраморных ступеней, шикарный шестисотый "мерседес" у подъезда.
— Вот вы мне по телефону обозначили тему: художник и власть. Хорошая тема. Острейшая. Умная власть всегда художника оценит. Дурная — наживет врага. Видите машину? У меня ведь с тех пор, как украли мой старенький "мерседес", собственного автомобиля и не было. Лишь когда Кремль реставрировали — а 14-й, президентский, корпус целиком мой — Пал Палыч Бородин дал служебную "Волгу". Но как ушел Бородин, так на следующий день машину отобрали. И вот не так давно пригласил меня президент Казахстана написать его портрет. А через пару месяцев к подъезду дома прикатывает вот эта роскошь. И вылезают из нее два батыра. "Примите,— говорят,— от президента и народа Казахстана. Наш народ очень гордится нашим президентом на вашем портрете". Ну и как не принять, если народу понравилось? Это же народ обидеть.
Вот вы говорите: художник и власть. Была когда-то власть в России — ценила культуру. И художников ценила. Вот она, смотрите...
Он указал на стены просторного зала, сплошь завешанного портретами венценосных особ дома Романовых. Этот зал так и называется — Романовский. В доме, где от созданных за полвека картин не рассмотреть обои, почти все залы именные. Как в музее.
На видном месте в подрамниках две старые картины мастера: погибший во младенчестве царевич Дмитрий и его папа, царь Иоанн Васильевич Грозный. Еще не так давно они висели в президентском корпусе в Кремле. Но кому-то не понравилось, что слишком много крови.
— Смотрите, смотрите,— Илья Сергеевич остановился перед портретом, очень похожим на Никиту Сергеевича Михалкова в роли Александра Третьего.— Вот был царь! "Бурлаков" Репина кто только грязью не мазал: и правые, и левые! А государь взял и купил. Потому что понимал: Репин — гордость России.
— Так ведь и у вас вроде бы власть покупала картины...
— Никогда. За всю свою жизнь я не получил ни одного заказа от власти. Даже сейчас не позвали расписывать храм Христа Спасителя. Кто угодно понаехал, а Глазунова с учениками в храме нет. Вот Кремль, правда, реконструировал, но как дизайнер, как архитектор, как декоратор, наконец. И то аванс дали, а рассчитаться позабыли.
 |
— А как же ваши знаменитые портреты королей и президентов? Разве это не государственные заказы?
— Да вы что? Это сегодня, если вдруг Клинтон закажет портрет — завернут в целлофан, перевяжут лентой и немедленно отправят на ракете. Потому что наконец поняли: там, где Глазунов, там дипломатам легче. А тогда сколько кровушки попили из меня и КГБ, и Министерство культуры — одному Господу известно. Бред, да? Ведь казалось бы: гордись, страна, твоего художника приглашает король Испании — страны Веласкеса, страны Гойи; президент Кекконен уверяет, что Глазунов — российский гений. А мне даже суточных не давали. Пять несчастных долларов, что полагались последнему клерку.
Индира Ганди два года приглашала — послали Налбандяна. Ну как же, известный академик, а не этот скандальный, поднадзорный Глазунов. И вдруг срочно вызывают в иностранный отдел министерства культуры: "Один день на сборы — и немедленно в Индию, писать портрет премьера. Ожидается визит Леонида Ильича, и этот портрет он подарит госпоже Ганди".
— Так ведь ее Налбандян писал?
— Неувязочка вышла. Товарищ академик перестарался и придал премьер-министру национальные черты своего народа. Потом я узнал, что, взглянув на портрет, Индира только фыркнула: "Я не армянка",— и отказалась от него.
Прилетаю в Индию. Жарища, а от премьера лютый холод. "Я вас, господин Глазунов, два года ждала. Спасибо, что соизволили". А что я мог ей ответить? Что меня эти сволочи под любыми предлогами не хотели из страны выпускать? Нельзя. Скандал международный.
Посол-то наш в Индии меня накануне так обхаживал, так обхаживал. "Вы уж постарайтесь, Илья Сергеевич. Леонид Ильич приезжает, и нам позарез нужно, чтобы она осталась довольна портретом". Еще бы не позарез. Советский Союз в те годы Индии оружия продавал на миллиарды долларов. Хинди-руси — бхай-бхай. А вдруг рассердится, и прощай бхай-бхай.
"Не волнуйтесь,— говорю,— товарищ посол, через двенадцать дней она рыдать будет на вашем плече от счастья".
Первые два сеанса — полное ко мне равнодушие. Я и сам требую от заказчика во время работы абсолютного молчания, но после можно бы и поболтать, и чайку попить. А тут — просто сфинкс. Портрет я прятал в кладовку, от которой потребовал ключ. Не люблю показывать сырое. И вдруг на третьем сеансе — преображение Будды. Ганди — сама любезность. Глаза сияют, на устах улыбка. А на подносах горы фруктов, каких и сегодня в Москве не увидишь. Любопытство свойственно даже премьерам. Вскрыла Индира кладовку, посмотрела.
Короче, через месяц довольный Брежнев вручал счастливой Индире Ганди подарок советского правительства — мой портрет. Все было бхай-бхай.
— Заплатили прилично?
— Как сейчас помню, 7 тысяч рублей. Эскизы Налбандяна они покупали для музеев не меньше чем за 30. Но вот что смешно — Брежневу портрет Индиры тоже очень понравился, и он даже обиделся: "Что же товарищ Глазунов буржуазных лидеров пишет, а своих нет... Нехорошо это". И вскоре мне позвонили: Леонид Ильич просит написать его портрет. Так, для дома, для семьи. Личная просьба. Ну, если просит — почему нет? Правда, с самим героем не встречался, он плохой был. Писал по фотографии и безо всяких орденов.
 |
— Что же вы, Илья Сергеевич, большевиков ненавидели, а портреты рисовали? Ведь после Брежнева к вам чуть ли не все Политбюро в очередь выстроилось?
— А я бы и Гитлера написал, и Сталина. И самого последнего мерзавца. Я ведь не Шилов, портреты кожи не пишу. Мне душа человеческая интересна. Ее божественные или дьявольские порывы.
Тем и интересен художник власти. Знаете, власть всегда привлекала к себе живописцев, потому что понимала: меняются правители, уходят столетия — искусство остается. И именно по нему потомки будут судить о нравственном духе той эпохи. Папа Сикст Шестой приглашал Леонардо и Рафаэля, Екатерина Великая — Левицкого и Боровиковского. Сталин смотрел на свою страну глазами Александра Герасимова и Налбандяна. Недавняя наша безликая власть, которая разворовала страну, обрекла ее на нищету и унижения, характеризуется безумной любовью к Церетели, Шилову и Шемякину. Какая власть, такие и художники. Я там никогда не был, тем и горжусь. Ведь есть другая власть — народная любовь. Вот ею я не обделен.
— Так ведь и "На-на" любят?
— То есть вы хотите сказать, что я такая же попса? Нет, дорогой, ошибаетесь. Между настоящим искусством и попсой такая же разница, как между поцелуем любимой женщины и продажной девки. Так вот, я с продажными не знаюсь.
— Вот вы сказали: "недавняя наша безликая власть". На ваш взгляд, пришла другая?
— На новогоднем приеме, куда меня вдруг неожиданно пригласили, Владимир Владимирович Путин, закончив свою небольшую приветственную речь, поднял тост: "За великую Россию!" Не за советский народ, не за дорогих россиян, а за великую Россию. И я, который всегда чурался власти, не выдержал, протолкался вперед и искренне пожал ему руку. Пришло время собирать камни. Боюсь только, предыдущий режим столько их расшвырял, что дай-то Бог ему не надорваться.
— И последний вопрос, Илья Сергеевич. Век заканчивается, кто, на ваш взгляд, из российских художников останется в веке грядущем?
Седовласый мэтр удивленно посмотрел на меня, а потом рассмеялся.
— Вы, конечно, ждете от меня ответа: Глазунов? Так вот, я вас разочарую. Из первой половины века — Нестеров. А из второй... Конечно, Глазунов!