Мания неприличия

Год Испании в России продолжается выставкой Сальвадора Дали в ГМИИ имени Пушкина. У самого знаменитого сюрреалиста множество поклонников по всему миру. Хватает и критиков: для некоторых ценителей любовь к Дали — синоним плохого вкуса.

ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ

В иерархии художников ХХ века Сальвадор Дали занимает парадоксальное место. С точки зрения узнаваемости он один из первых. Расплавленные часы с картины "Постоянство памяти", профиль "Великого мастурбатора", похожий на ком теста, горящий жираф с одноименного полотна разошлись в миллионах репродукций, сувенирных изделий, пародий и вариаций. Не меньшей популярности достигла и его тщательно культивируемая внешность, в особенности усы, ставшие таким же символом прошедшего столетия, как растительность на лице у Сталина и Гитлера. А вот с репутацией среди ценителей искусства у Дали сложилось не так гладко. Уже более двадцати лет художник находится в своеобразном чистилище.

Его работы, конечно, показывают и печатают в хрестоматиях по искусству ХХ века, но слава Дали, столь громкая в первые годы после Второй мировой, не смогла повлиять на переоценку ценностей 1970-х. Несмотря на то что в массовом сознании Дали и сюрреализм — синонимы, в наше время намного выше принято ставить его коллег Жоана Миро и Макса Эрнста. Их считают серьезными художниками. А Дали — так, кич и плохой вкус. Его критикуют к тому же за то, что он, поклонявшийся Веласкесу и Вермееру, не так уж и хорошо владел искусством живописи. Попытки поклонников Дали из музейных кругов убедить снобов в обратном пока не дали результатов. В прошлом году флорентийский Палаццо Строцци все-таки канонизировал Дали, показав его ранние работы в одном ряду с первыми опытами Миро и Пикассо на выставке "Рассерженные молодые люди: рождение модернизма". Впрочем, ранний Дали еще не отыскал в собственном подсознании источник порождения образов, сделавших его одновременно и знаменитым, и презираемым.

Пушкинскому музею, конечно, ни к чему вступать в полемику с Дали-ненавистниками. Для ГМИИ его выставка станет очередным испытанием на прочность кассовых аппаратов. Благо набор привозят, действительно, блестящий. Более 20 полотен, 90 листов графики плюс объекты из центрального хранилища наследия Дали — музея в Фигерасе. Это не просто хранилище полотен и скульптур. Построенный на месте старого театра комплекс гордо называется "самым большим сюрреалистическим объектом в мире". Он был открыт в 1974 году. При создании своей вотчины Дали вдохновлялся Диснейлендом (с Уолтом Диснеем художника связывали как дружеские, так и рабочие отношения). Театр-музей в Фигерасе и есть смесь Диснейленда со средневековой крепостью, только вместо лучников на стенах стоят огромные куриные яйца, излюбленный образ Дали, почерпнутый им из алхимии. За шоу в ГМИИ отвечает сценограф Борис Мессерер, и, надо думать, он сделает из Дали праздник. Конечно, воссоздать все безумие театра-музея в Москве не удастся. На помощь придут архивные фотографии, в частности, со строительной площадки музея в Фигерасе.

Благодаря испанской коллекции можно будет наблюдать за постепенным движением Дали от образа "рассерженного молодого человека" до патриарха сюрреализма и любимчика аристократии. Привозят, например, одну из самых странных его работ, "Автопортрет с рафаэлевской шеей". 17-летний Дали пишет себя на фоне романтичного залива. Шея при этом портреты Рафаэля нисколько не напоминает. Это зеленое, очень длинное нечто: как будто на наших глазах художник превращается в амфибию.

После этой картины Дали окунулся в эксперименты, согласные с веком: попробовал кубизм и экспрессионизм. Но позже вернулся к найденным в этом автопортрете приемам и темам. Зеленоватая кожа стала предвестницей интереса к некрофилии, анатомический гротеск превратился в постоянное растекание плоти на картинах. А гордость и осознание собственной исключительности, пришедшие к Дали уже в подростковом возрасте, с годами только усиливались.

Сосредоточенность на гениальности и уникальности собственной личности заставляла Дали с интересом относиться и к другим представителям века, поставившим себя выше — вернее, во главе — толпы. Интерес исключал этическую разборчивость, характерную для современников Дали в творческой среде, поэтому художник вызывал и вызывает столь же яростное неприятие, что и его картины. Разборки с несовершенством его этических позиций начал основатель движения сюрреалистов, писатель Андре Бретон. В 1939 году он лишил Дали членства в группе по подозрению в симпатиях к Гитлеру, а заодно составил из имени художника обидную, как казалось Бретону, анаграмму — "Avida Dollars" ("жаждущий долларов"). Дали отреагировал на кличку с юмором, а во второй книге мемуаров вдоволь поиздевался над пуританством, царившим у сюрреалистов. "В сущности, что бы я ни приносил — все оказывалось им не по нутру,— писал Дали о соратниках.— Им, видите ли, не нравились задницы! И я с тонким коварством преподносил им целые груды хорошо замаскированных задниц, отдавая предпочтение тем, которые бы по вероломству могли соперничать с искусством самого Макиавелли". Возражения коллег вызывали и экскременты, в изобилии представленные на первых сюрреалистических опытах Дали, и регулярные заигрывания с религиозной тематикой.

Правда, с символикой христианства сюрреалисты обращались не очень вежливо еще до знакомства с испанцем: полотно Макса Эрнста "Богоматерь шлепает младенца" 1926 года вызвало, как и другие выходки группы, грандиозный скандал. Дали, с конца 1940-х годов ставший и вовсе ревностным католиком, отдавал предпочтение другим выходкам: он создал несколько полотен, в которых иконография христианства подвергается апгрейду. Пусть Спаситель на картине "Corpus Hypercubicus" распят на трехмерном кресте, но настроение у этой работы правоверное. В Москву привезут, однако, не ее саму, а этюд — портрет Гала Дали, созерцающей распятие в 3D.

Соратникам не нравились и политические взгляды Дали, вернее, их демонстративное отсутствие. Сюрреалисты придерживались крайне левых взглядов, которые художник разделить не мог: "Народ? Я с ним не знаком". Дали привлекали великие политические деятели, их взгляды были ему не важны. Главное — размах.

Дали относил к сюрреалистическим художникам и Гитлера, и звезд комического Голливуда братьев Маркс, гениев комедии оплеух, падений и других физиологически неприятных ситуаций. Дали верил, что у нелепых положений, в которых оказывается каждый человек с детства, есть психологический подтекст. В шутке подсознание выплескивается наружу, привычный порядок вещей нарушается, и наша психика вновь обретает свой истинный, довольно неприглядный и неустойчивый вид. Почти все персонажи Дали, кроме обожествляемой им супруги, расплываются во все стороны, как пятна Роршаха. Это проекции внутренних представлений о теле, редко совпадающие с реальными очертаниями наших силуэтов.

В конечном итоге критикам Дали не нравится именно наглядность его полотен, отсутствие тайны и поэтического целомудрия. Из всех сюрреалистов он единственный, кто не обходится намеками и показывает фантазмы во всех подробностях. Ровно за то же самое ругают голливудские фильмы. В них конфликты сведены к формулам, объяснения тех или иных событий просты и последовательны. Дали, безусловно, многому научился у американцев. Его мемуары не возникли бы без знакомства с навыками самопиара, которыми славится заокеанская массовая культура. Дали взял европейскую утонченность и придал ей размах блокбастера. Благодаря выставке в Пушкинском очередное поколение зрителей обеспечит постановкам Дали хорошую кассу. И "жаждущий долларов" этого заслуживает.