Политологи, казалось бы, подробнейшим образом изучили режим власти в России. Однако некоторые исследователи находят в российском "новом авторитаризме" ранее не описанные черты.
На протяжении последнего десятилетия российские выборы давали политологам и социологам благодатную пищу для размышлений. Одних интересовала динамика консолидации власти правящей партией, других — факторы, определяющие мнимую или реальную популярность Владимира Путина, третьи с помощью все более совершенных математических приемов выявляли противоречия в официально публикуемых результатах голосования. Несмотря на это жанр электоральной политологии, похоже, почти исчерпан. Разумеется, результаты выборов будут тщательно изучены, но, судя по материалам, например, журнала Europe-Asia Studies, посвятившего этой весной специальный номер "Авторитарным выборам в России", ожидать от специалистов нового слова не приходится. Да, статьи о региональных выборах или о восприятии выборов российским общественным мнением вполне интересны, но это скорее детали. Картина происходящего уже сложилась, и новые данные по итогам сезона 2012-2013 годов едва ли смогут ее существенно изменить или дополнить.
Сказанное не означает, конечно, что у политологов не осталось вопросов по поводу российского режима, но вопросы эти носят скорее концептуальный характер. Считать ли Россию все еще демократией, или уже диктатурой? Однопартийная ли в России установилась система, многопартийная, "полуторапартийная", или "система с доминантной партией", как утверждает Дэвид Уайт из бирмингемского университета? Болгарский политолог Иван Крастев и итальянская исследовательница Лаура Петроне пишут о формирующемся консенсусе, "новом авторитаризме". Чем "новый авторитаризм" отличается от старого? Крастев выделяет несколько характерных черт. Во-первых, формальное наличие всех необходимых демократических институтов, включая конкурентные выборы, соперничающие партии, даже оппозиционные СМИ. Во-вторых, отсутствие настоящей идеологии. В-третьих, значительная открытость: режим не возводит железного занавеса, не запрещает гражданам пересекать границу и получать информацию из-за рубежа.
Новшество подобного подхода не предполагает "переходности". Отсутствие идеологии рассматривается не как слабость режима, открытость не воспринимается как залог его неминуемого коллапса (граждане-де наслушаются BBC и поймут, что авторитаризм — это плохо). Наоборот, именно эти черты делают режим более устойчивым: отсутствие идеологии делает режим гибче, отсутствие железного занавеса позволяет недовольным уехать без препятствий. Разумеется, Россия вполне подходит под это определение. Другое дело, насколько убедителен прогноз живучести такого режима, который следует из данной концепции: достаточно вспомнить, что еще год назад концепцию "нового авторитаризма" использовали для обоснования живучести режимов Египта, Туниса, Сирии.
Более перспективным выглядит на этом фоне изучение внутренней механики режима, клановых соотношений, которые, как кажется, и выступают основным двигателем политических процессов. Эндрю Бак из Университета Южной Индианы изучил списки членов общественно-политических организаций Тамбова второй половины 1990-х, то есть накануне прихода к власти Владимира Путина. Проанализировав архив местных органов власти, отвечающих за регистрацию общественных объединений, исследователь выделил 43 организации, имевших в своем составе хотя бы одного представителя "политической элиты" (депутата или чиновника). База данных членов этих организаций насчитывает 505 человек, при этом, разумеется, многие граждане состояли в нескольких организациях. Это, в свою очередь, позволило выявить их связи.
Как оказалась, несмотря на узость круга тамбовской элиты, она довольно четко была разделена на три мало смешивающихся между собой сегмента: "либеральный", "коммунистическо-националистический" и "протопутинский". При этом первые два, как утверждает исследователь, объединяли скорее политических активистов соответствующих направлений. "Протопутинские" же организации смогли в большей степени вовлечь в свои ряды "обычных" граждан, не включенных на тот момент в систему исполнительной или законодательной власти, и среди граждан этих преобладали предприниматели. Говоря иначе, утверждает Бак, на местном уровне "протопутинские" организации во многом опирались на деловые круги, не находившие своего места в объединениях другой идеологической направленности.
Разумеется, вывод этот неоднозначен хотя бы потому, что он предполагает добровольное вступление всех этих бизнесменов в "протопутинские" организации. Тем не менее сам подход интересен: похоже, что анализ элитных взаимодействий дает нам больше шансов, чтобы понять события начинающегося политического цикла, чем самая стройная макроконцепция.
Источники:
Andrew Buck. Network Mobilization and the Origins of the Putin Coalition/ Journal of Communist Studies and Transition Politics 26:4 (2010).
Laura Petrone. Institutionalizing Pluralism in Russia: A New Authoritarianism? Journal of Communist Studies and Transition Politics 27:2 (2011).
Europe-Asia Studies 63:4 (2011). Special Issue: Russia's Authoritarian Elections.
Krastev Ivan. Paradoxes of the New Authoritarianism. Journal of Democracy 22:2 (2011).
White David. Dominant party systems: a framework for conceptualizing opposition strategies in Russia. Democratization 18:3 (2011).