Традиции быстро не меняются. И неважно, какой век на дворе
У Назарчуков ругались целый месяц. Целый месяц я, прячась в зарослях малины, подслушивала, как в соседнем дворе мать и отец по очереди, а то и хором орали на свою дочь Оксану: "Никуда ты не денешься — свадьба будет большая!" Оксана выходила замуж и рассчитывала на скромную, по сельским меркам, церемонию: человек сто, не больше. На сэкономленные деньги молодые хотели купить автомобиль "Жигули". Родители с обеих сторон упирались — они всю жизнь копили "на свадьбу дочке" и на "свадьбу сыну". Они хотели пригласить родственников и соседей, позвать гостей из соседнего села, из района, из Барнаула, из Кишинева. Это был редкий повод собрать всех вместе со всего Советского Союза. "Бабушка последний раз всех увидит! — кричала мать невесты.— Следующий раз все племянники только на ее похороны соберутся, ты что, дура, не понимаешь?"
Я ненавидела молодую Назарчучку всем сердцем, хоть она и была мне какой-то там дальней родней. Мне было шесть лет, и это был критический возраст для девочки, которая рассчитывала нести фату невесты на свадьбе. Я так хотела, чтобы эта свадьба состоялась! Поэтому и сидела в малине, следила за обстановкой. Я так хотела, чтобы ранней осенью по селу, по единственной заасфальтированной улице Ленина прошла эта торжественная процессия — сначала к сельсовету на роспись, потом к памятнику, чтобы возложить цветы, а потом опять домой! И я в первых рядах — фату держу вместе со своей двоюродной сестрой. Что может быть прекраснее?
Назарчучка, пожалуй, была единственной девушкой на моей памяти, которая хотела отказаться от пышной свадьбы. Ничего подобного никому и в голову не приходило. Свадьба считалась самым главным торжеством в жизни каждого крестьянина. Для этого в колхозе держали огромную военную палатку — ее устанавливали перед домом, заносили в нее специально сколоченные для этого случая длинные столы и скамейки. Хозяева резали поросят, всех гусей, курей и уток — после таких празднеств семья нередко оставалась без запасов вообще. Во двор из подвала выкатывали несколько бочек вина. Кстати, мой дед, у которого было пятеро детей, каждую осень собирал сыновей и дочерей, уточнял: "Кто-нибудь собирается жениться в этом году? Если нет, то я продаю вино". Моя мама познакомилась с папой в декабре, когда вино уже было продано, так что когда они весной надумали сыграть свадьбу, то дед рвал и метал: "Я же спрашивал! Теперь терпите до осени!" Потом, правда, остыл, попросил вино у кума: "С отдачей!" — продал корову и занял еще денег. Для свадьбы не жалели ничего, ради этой гулянки семьи работали годами.
И тут — странная Назарчучка, которая умудрилась посчитать, что даже если каждый из приглашенных подарит по 50 рублей, то на "Жигули" этого все равно не хватит. А каждый все равно не подарил бы: кроме родственников, которые были обязаны проявлять щедрость, на свадьбу приглашались чуть ли не все жители деревни, а эти могли и трояк на поднос невесте кинуть. "Не выйду замуж! — кричала принципиальная Оксанка родителям.— Не выйду вообще, останусь старой девой, вот тогда вы со стыда сгорите!" Оксанка хотела ездить по улице Ленина на красной машине так же страстно, как я хотела нести фату и как ее родители хотели, чтобы все было как у людей.
Это желание — показать, что мы не хуже других,— для деревенских жителей одно из главных. Да, они не против собрать вместе всю родню до седьмого колена, и свадьба для этого иногда единственный повод. Да, они хотят отдохнуть от своих тяжелых трудов, гуляя и веселясь, как последний раз в жизни. Но все же и гуляют, и родню собирают они больше для того, чтобы показать: и мы не лыком шиты, и у нас на столе перед женихом и невестой стоит "Советское шампанское", армянский коньяк и три бутылки "Тархуна". В городе, где не будут на каждой лавочке обсуждать масштабы гулянки Назарчуков, к свадебным торжествам относились и относятся все же чуть спокойнее, легче. На городской свадьбе часто гости между собой незнакомы и плевать хотели на мнение друг друга — видятся они первый и последний раз, и родители невесты переживут тот факт, что кому-то лимузин показался скромным. А в деревне все живут рядом сто лет, тут в грязь ударить лицом нельзя — если над молодоженами в палатке не висел богатый ковер, то это им будут припоминать всю жизнь: "Ой, это такая семья... Она когда замуж в 1986 году выходила, так у родителей даже приданного для нее хорошего не нашлось, повесили какую-то дерюжку над молодыми, да и все. О чем тут вообще говорить!" Поэтому мне и кажется, что если городские семьи влезают ради свадьбы в долги, а потом годами расплачиваются, то это лишь потому, что голос деревенских предков в них все еще силен.
Как был силен голос Оксанкиного отца: "Прокляну, если не согласишься справить нормальную свадьбу! И копейки не получишь, голую и босую пусть твой Колька тебя берет... Тихо расписаться она хочет! Ты в своем уме? Мы у всех на свадьбах гуляли, а теперь, получается, в кусты? Да как нам после такого жить в селе, как людям в глаза смотреть? Будет 500 человек, я сказал. Или ты не дочь мне!"
Конечно, Оксанка уступила, не те были времена, чтобы долго противиться родительской воле. Назарчуки сняли все деньги с книжки, все село гуляло, я несла фату — счастье. После свадьбы на подаренные гостями деньги молодые купили мотоцикл. На нем Оксанка и Колька недавно приезжали к дому моей тети — приглашали на свадьбу своего сына. Сын живет в городе, там же и нашел себе невесту, и обе семьи взяли кредиты, чтобы погулять как следует.