Открытие посмертной выставки живописца Макса Авадьевича Бирштейна (1914-2000) "Картины и жизнь" в Московском музее современного искусства было чрезвычайно многолюдным. Собралась вся столичная художественная тусовка старше пятидесяти. Очевидно, умение дружить было главным талантом художника.
Выставку делали друзья и родственники, поэтому в ней нет ничего академического, хотя на вернисаже и выступали многие академики во главе с Зурабом Церетели. Экспозиция получилась скорее импрессионистическая: работы развешены не по хронологии и не по темам, а по цветовым пятнам. Все вперемешку: портреты красивых девушек на фоне красивых предметов (искусствовед такая-то, художник такая-то), такие же красивые Лондоны, Парижи и прочие Амстердамы, погодные прелести на тарусской даче (дождик кончился, снежок стаял), этюды из творческих командировок в экзотические края (например, "День выборов в тундре" 1954 года, с красными лозунгами на чумах и румяными чукчами) и в еще более экзотические страны — типа Нигерии. Тут же целая серия обнаженных; интерес к женской натуре не покинул художника и в глубокой старости.
Нашлось место и для гипсовых китчевых кошек, коллекцией которых Бирштейн прославился едва ли не больше, чем своими картинами. Да, надо было быть большим фрондером, чтобы собирать в советские времена не гжель, а этакую рыночную китчуху. Как следовало из речей, в глазах многих Макс Авадьевич являл собой пример художника-интеллигента. Теперь ему ставят в заслугу, что у него не было официальных званий и наград (премии Всесоюзного конкурса Союза художников СССР "Советская женщина", дипломы МОСХа за лучшее произведение 1975-го и 1982 года, конечно, не в счет). Кто-то из друзей-художников назвал его уютным человеком. Он со всеми дружил, никого не обидел в своих мемуарах, выпущенных к выставке издательством "Галарт". Вот характернейшая цитата из них.
"Это было в 1950 году. Меня командировали в Архангельск творчески помогать в подготовке к будущей республиканской выставке. В первый вечер приходит делегация художников с бутылкой и рассказывает, какой ужасный и кошмарный их председатель союза Свешников и его клевреты. Я содрогаюсь от их ужаснейших, гнусных поступков, пью водку с делегатами и говорю: 'Какой ужас!' На следующий вечер является новая делегация, уже люди Свешникова, также приносят водку и рассказывают дико кошмарные истории о 'подвигах' той партии, которая была вчера. Я пью с ними водку и говорю: 'Какой ужас!' И мне совершенно ясно, что в эти дела я лезть не буду".
Умение оставаться над схваткой и заслужило Бирштейну репутацию милейшего человека. Но, к сожалению, человеческие качества не являются мерилом достоинств художника. Способность идти на компромиссы, столь необходимая для мирных посиделок в мастерской, оказывается совсем не нужной и даже вредной в искусстве. О таких художниках, как Бирштейн, даже и нечего сказать. Разве что о традиции сезаннизма, подхваченной в России "Бубновым валетом" (с одним из бубнововалетцев, Осьмеркиным, Бирштейн дружил и считал своим учителем), а потом плавно переросшей в нечто аморфное, что называется московской школой живописи. Это совершенно автономная система, в которой живопись сводится к живописности, а художник существует для того, чтобы продемонстрировать, что художники вообще существуют.
Что они ходят с этюдником, пишут обнаженных натурщиц, пьют водку в мастерской, ездят в творческие командировки. Собирают смешные коллекции гипсовых кошек. И если повезет, получают всеобщее признание за эти качества. Как Макс Авадьевич Бирштейн.
МИЛЕНА Ъ-ОРЛОВА
Выставка проходит по адресу: Петровка, 25.