фестиваль / театр
Самый необычный спектакль нынешнего Авиньонского фестиваля придумала бельгийский хореограф и режиссер Анна Тереза де Керсмакер. Ее "Чезена" началась в полпятого утра и дала зрителям, в том числе и РОМАНУ ДОЛЖАНСКОМУ, уникальную возможность встретить рассвет в курдонере Папского дворца.
Большее, чем обычно, количество танцевальных спектаклей в программе нынешнего Авиньона объясняют тем, что советчиком директоров фестиваля в этом году был хореограф Борис Шарматц. Объяснение справедливо лишь отчасти: Авиньонский фестиваль давно не признает границ между исполнительскими искусствами, и "нормальный" драматический спектакль — здесь редкость уже много лет. Да и хореографы иногда предстают в неожиданных ролях. Уильям Форсайт, например, устроил в бывшей церкви выставку инсталляций под названием "Неслово". Одну из них, впрочем, можно назвать хореографической — три человека носят со стеллажей черные буквы и устанавливают их на расставленных в центральном нефе столах. Буквы переставляют, складывают в слова и тут же перетасовывают в абракадабру. Этот медленный и бесконечный "танец" букв по замыслу Форсайта напоминает о человеческом танце, в котором сформулированный смысл может лишь мелькнуть, но все остальное — чистая абстракция, случайные и интуитивно найденные сочетания.
Такое может быть, наверное, только в Авиньоне — чтобы очередной спектакль фестивальной программы назначили на полпятого утра. И мало того, что несколько ночей на него собиралось по две тысячи зрителей, так еще на подходе к Папскому дворцу счастливых обладателей входных документов встречали страждущие, решившие среди ночи попытать счастья и стрельнуть лишний билетик. Авиньон, однако, располагает к изысканным театральным приключениям, и "Чезена" Анны Терезы де Керсмакер — одно из них: в нынешней, далеко не самой удачной за последние годы программе фестиваля это эстетское действо заметно выделяется.
Спектакль, созданный руководимой Керсмакер труппой "Розас" в содружестве с ансамблем Бьорна Шмельцера Graindelavoix, идет при естественном освещении. Когда "Чезена" начинается, еще почти совсем темно, и силуэты людей на сцене едва различимы на фоне древних каменных стен, а когда заканчивается, уже почти семь утра и очень светло. В следующем сезоне "Чезену" ждет турне по европейским городам, но трудно представить себе, как спектакль будет выглядеть в обычных театрах при свете софитов: в Авиньоне его смысл казался заключенным не столько в хореографических изысках, сколько в совместной встрече дня.
Очевидно, что "Чезена" образует диптих с прошлогодним сочинением Керсмакер, тоже показанным под авиньонским небом,— спектакль "В ожидании" играли на закате, и танцовщики медленно погружались во тьму. В конце они оказывались обнаженными, но в наготе этой не было демонстративности или вызова — тела, едва различимые в сумерках, словно растворялись в воздухе. После ожидания длиною в год, кажется, не прошло и ночи — "Чезена" начинается с медитативного танца еле-еле видного обнаженного актера.
Спектакль Керсмакер идет под музыку ХIV века, исполняемую солистами Graindelavoix. Еще и поэтому "Чезену" трудно представить себе где-то еще — одни из самых старых нотных записей европейской культуры родились именно в век "авиньонского пленения" пап. Более того, и само название спектакля отсылает (хотя и не слишком очевидно) к той эпохе: итальянский город Чезена, разгромленный папскими войсками в 1377 году,— один из символов заката авиньонского папства.
Большая часть многоголосных произведений взята для спектакля из так называемого Кодекса Шантильи. Вообще, сочинения эти носили светский характер, но в "Чезене" они воспринимаются как религиозные песнопения. Изысканная ритмика музыки, исполняемой а капелла, то конфликтует, то рифмуется с движениями танцовщиков. Их тела, то пробуждаясь, то впадая в сомнамбулическое состояние, совершают "набеги" друг на друга. Кажется, они то стремятся преодолеть взаимное притяжение, то инстинктивно, словно на ощупь, ищут зоны единения. В начале спектакля на сцене песком вычерчен огромный магический круг. В финале этой театральной заутрени он почти не просматривается — песок раскидан по сцене телами актеров. Они уходят со сцены внезапно, точно по неслышной команде — магия рассвета истаяла, и длить ее столь же бесполезно, как останавливать "танцующие" буквы.