Варя отрывала лепестки у ромашки, перебирая вместе с ними простые слова "любит — не любит". Этому она научилась несколько дней назад у знакомой девочки. Простая игра увлекала ее теперь больше, чем все прочие.
— А ты про кого пытаешься угадать, дочь? — мне было интересно, что ответит пятилетний ребенок.
— Про тебя, про себя, про Федю. Про всех. Мне не хватило одного лепестка. Чтобы получилось, что все всех любят.
— Но так не бывает.
— Ты просто не знаешь, мам. Получается, что бывает. Иначе к чему бы крепились лепестки у ромашки?
— Не все так очевидно и просто.
Дочь посмотрела на меня с недоумением, а Федя спросил:
— Мам, а что такое "очевидно"?
Я начала объяснять, но вдруг споткнулась о важное: дети, как оказалось, не понимают того, что я говорю. Или понимают лишь половину. Четверть. Две трети. Неважно. Главное, что они чего-то не понимают. И у них пока еще достает храбрости в этом признаваться.
Я знаю, что сложные слова и предложения гибельны для понимания. Очень часто я сталкиваюсь с грудой сложных терминов и определений, за которыми отсутствует суть. За сложносочиненными конструкциями теряется смысл. Инъекции сложностью действуют противоположно обезболивающему.
Я решила перестать усложнять, начав с самого простого ответа на Федин вопрос про "очевидно":
— Очевидно, что я вас люблю.
— Просто?
— Да. Безоговорочно,— я ответила, поймав себя на том, что последнее слово было лишним.
Мы договорились с Федором и Варварой, что, если им что-нибудь становится непонятно, они спрашивают. А я — отвечаю. Просто.
Но оказалось, что просто — это очень сложно. Есть целый ряд вопросов, на которые у меня не получается ответить как есть. Какими должны быть мои простые ответы? Ведь еще важно, чтобы — не упрощенными.
Мы готовили с Варей пирог. Рецепт, который был найден где-то в сети, состоял из десятков ингредиентов. Я взялась за приготовление. Дети терпеливо сопровождали меня в магазине, где было непросто отыскать все, что нужно для этого пирога. Поначалу Федя взялся просеивать муку, а Варя отважилась чистить миндальные ядра. В конце концов, детям оказалось совершенно не интересно усложнять: они брали тесто, скатывали его в шарики и выкладывали на противень.
Детские шарики получились хрустящими и сладкими, а мои многослойные конструкции — совершенно несъедобными.
— Мам, тебе нужно было использовать наш с Федей рецепт. Он проще.
Распробованная в буквальном смысле простота сначала отдалила нас друг от друга: мне не всегда стало удобно говорить с детьми обо всем. Я стала избегать того, что казалось лишним, тогда как прикрываться сложностью было комфортнее. Оказалось очень трудно научиться этой простоте.
Мы в эти дни пытались быть проще во всем. Даже в воспитании — конечно, друг друга. Федя, который любит капризничать и говорить "не хочу", "не буду", получил новую инструкцию: вместо постоять и подумать ему было предложено просто приседать. После десяти-пятнадцати приседаний от "не хочу" и "не буду" не оставалось и следа, а последняя пара приседаний вызывала громкий хохот, потому что Федя начинал дурачиться и падать на пол. Мне, со своей стороны, приходилось отвечать за каждое непонятное слово. Сложности обошлись мне дорого: за каждую я расплачивалась банкой газировки. В первые дни мы ходили за газировкой 6 раз.
Накануне вечером дети долго не могли уснуть. Мне было слышно, что они разговаривают, но я не могла разобрать, о чем. Детские перешептывания продолжались так долго, что мне пришлось пойти к ним, чтобы спросить:
— Сложно уснуть?
— Сложно.
— Есть несколько простых способов: посчитать овец, например.
— Овец больше ста, и пересчитать их сложно,— Феде совершенно точно было не до сна.
— А лепестки у ромашки? Всего два вопроса: спать или не спать. Это проще, чем "любит — не любит".
— Ты опять усложняешь, мам? С тобой непросто.
Пока — да. Но я пообещала им, что научусь.