Фестиваль театр
В Авиньоне продолжается 65-й Международный театральный фестиваль. По традиции последних лет его программа составляется в сотрудничестве с приглашенным дирекцией художественным руководителем. Им стал хореограф Борис Шарматц. Из Авиньона — РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
На сцене Папского дворца установлена конструкция, отдаленно напоминающая подъемный кран. Длинный канат закреплен гвоздями по всей кромке главной фестивальной сцены, он тянется к высоким стенам курдонера, цепляется за ставни окон. С началом представления странный механизм приходит в движение — канат натягивается, гвозди отрываются от сцены. Механика работает довольно долго, но лишь когда смотана вся длина, зрители видят, что к концу привязан за ноги человек. Его протаскивают через всю сцену, поднимают и опускают. Потом таким же образом причудливая машина доставляет к нему другого человека — женщину. Механизм соединяет двух человеческих особей, безвольных и покорных внешней силе.
Спектакль, поставленный Борисом Шарматцем по заказу Авиньонского фестиваля, называется "Ребенок". Детей, впрочем, много, больше двух дюжин, да и взрослые представлены не одной парой. Единожды показав акт возникновения новой жизни, Шарматц переходит ко второй части — как взрослые воспитывают свое потомство: под депрессивную музыку кротких детишек катают по сцене, дергают за конечности, бросают вверх-вниз. Родители лепят себе подобных, воспроизводят себя — ради дальнейшего, столь же механического, воспроизводства, неотменимого и иррационального. Когда дети вырастают, они берут над родителями временную власть: теперь те, кто произвел их на свет, передвигаются уже в основном ползком, а набравшее силу новое поколение буквально садится родителям на шею. А иногда даже и топчет их старческие головы.
Борис Шарматц ставит спектакль, конечно, не о проблемах семейных взаимоотношений и не о бытовом насилии, а о круговороте жизни и о метафизических тайнах бытия, о рождении как первом насилии и о детстве как проклятии. Выпускник танцевальной школы при Парижской опере и Лионской консерватории музыки и танца, он последовательно разрушает традиционные представления о танце — уже не о классическом, а о современном. Национальный хореографический центр Бретани в Ренне, который он возглавляет, должен быть, по убеждению Бориса Шарматца, "общественным пространством для обсуждения современных вопросов". Его заявления о том, что танец сегодня не обязательно должен быть связан со сценическим движением, многим слышатся не более чем оправданием слабости собственно хореографии. Авиньонские завсегдатаи считают, что быть "ассоциированным артистом" фестиваля для Шарматца, в танцевальной табели о рангах занимающего не первые позиции,— слишком большая честь.
Скепсис между тем не отменяет интереса — на втором спектакле, представленном Шарматцем в Авиньоне, свободных мест тоже не наблюдалось. Представление под названием "Поднимая конфликты" решено было сыграть на открытом футбольном поле, на соседнем с Авиньоном острове Бартелас. Часть зрителей разместилась на обшарпанной каменной трибуне, а те, кто не побоялся полтора часа провести прямо на траве, расположились вокруг квадратного игрового пространства, выделенного посреди зеленого газона. Место многое определяет в восприятии — спектакль довольно долго кажется спортивной разминкой перед предстоящей игрой. В "команде" Шарматца больше двадцати человек, и каждый может разминаться, как хочет: кто-то стоит на четвереньках, кто-то растрясает конечности, кто-то перекатывается по полю или кувыркается.
Впрочем, разминка не должна доводить игроков до изнеможения, так что спортивные состязания здесь ни при чем: перед актерами, кажется, была поставлена задача "разрядить" собственный организм до нулевого уровня. Под музыку, напоминающую то гул, то грохот, они несколько раз за вечер доводят себя до хаотического телесного экстаза, чтобы потом, немного отдохнув, вновь заняться интенсивными упражнениями. Актеры не вступают ни в какие устойчивые взаимоотношения друг с другом и не "обрастают" характерами. Они воспринимаются как движущиеся объекты, словно взбалтывающие отведенное им пространство. Спектакль Шарматца — бессюжетная абстракция, смысл которой, скорее всего, заключен в поиске человеческими телами — и ненахождении — какого-то организующего начала, общего знаменателя, который таится в пустоте и не может быть осознан. Ролан Барт, которого автор назвал источником вдохновения для создания спектакля, наверняка сформулировал бы смысл работы Шарматца лучше. А в его отсутствие спектакль был спасен закатом солнца — пока конфликты поднимались, на поле спустились прохладные сумерки, и вместе с ними пришло искомое умиротворение.