"Нечего бояться"
В Англии книга Джулиана Барнса 2008 года, написанная вскоре после смерти обоих родителей, поначалу преподносилась как мемуар, жанр, в котором англичане добились такого совершенства, что не нужно даже быть постмодернистским классиком, чтобы написать скромный томик несомненно приятных для чтения воспоминаний. Но это оказалась совсем другая книга. Барнс, как многие его собратья по литературному направлению, начисто лишен двух необходимых для мемуариста качеств: сентиментальности и чувства юмора. Он, в общем, никогда и не был особенно смешным, скорее умным, чем остроумным, если не считать юмора, который мы из уважения к британской нации в его книги вчитывали сами. Что получается, когда памяти родителей посвящает книгу сентиментальный и остроумный автор, можно прочитать в написанном год спустя очерке американца Кристофера Бакли "Прощайте, мама и папа". В нем любящий сын описывает родителей со всеми их недостатками, умудряясь даже недостатки превратить в повод для восхищения. Такого почета маме и папе Барнс не оказывает: старение и смерть вызывают у него такую панику, что над свежей могилой он разражается речью о страхе смерти. Сыплет именами (среди его персонажей — Монтень, Стравинский, Флобер, Моэм), обращается к брату-философу за консультациями, ни единой секунды не старается быть увлекательным и на протяжении без малого четырехсот страниц льет из пустого в порожнее. А что, если есть бог? А что, если нет бога? А что страшнее — сама смерть или умирание? А что по этому поводу думает весь остальной мир?.. "Это, кстати, не моя автобиография,— предупреждает он читателя.— По большей части я пытаюсь определить, насколько мертвы мои родители". Та же барнсовская пытливость, что была свойственна лучшим его романам, написанным в жанре интеллектуального расследования, впервые кажется скорее недостатком, чем достоинством.
Тут есть еще и своя дань странным семейным отношениям — родители писателя набивали своими любовными письмами пуфик для сидения, а дедушка, когда бабушку тошнило на корабле, собирал стаканчики с рвотой и выставлял их на палубе на всеобщее обозрение, "как будто специально хотел унизить бабушку".
Дело не в том, что Барнсу нечего существенного сказать о родителях, а в том, что сказать он ничего не может. Одно дело сочинять истории, а другое — пытаться описать реальность. Всякая попытка мемуариста спотыкается о неспособность памяти сохранять реальность: даже история со стаканчиками — и та выглядит совсем по-разному в воспоминаниях самого писателя и его брата. И вот еще: "Мальчишка плюхается на прохудившийся пуф, и сквозь порванные швы летят обрывки любовных писем его родителей. Но никогда ему не удастся сложить воедино картину их вызывающей трепет и полной тайн или тривиальной и ничем не примечательной любви".
Книга о том, о чем нельзя написать книгу: воспоминания, которые так легко даются большинству из нас, для Барнса мучительно невозможны. Довериться памяти он не может, а выстроить семейный склеп из историй и фантазий справедливо не хочет. Единственная имеющаяся в его распоряжении достоверность — собственный страх смерти. Вот он и выжимает из него все, что может, превращая рассказ в эссе. В этом жанре жизненные факты за недостаточностью подменяются культурными.
В год после публикации книги умерла жена Барнса Пэт Кавана — поздно диагностированная опухоль мозга. В 2011 году Барнс закончил свой первый за шесть лет роман. Книга "Ощущение конца", которая поступит в книжные магазины в августе этого года, рассказывает о человеке, который, тихо дожив до среднего возраста, обнаруживает, что его идиллические воспоминания о школьном детстве не вполне соответствуют действительности. Несовершенство памяти становится поводом для романа, и это, кажется, гораздо честнее и правильнее, чем плакать в не по-барнсовски затянутом эссе.
"Ревность"
На самом деле книга называется не "Ревность", а "День страданий" — чтобы избежать напрашивающихся любому французу воспоминаний о Роб-Грийе. Катрин Милле, арт-критик, руководитель журнала "Арт-Франс" и не последняя фигура парижской интеллектуальной сцены, продолжает начатое в книге "Сексуальная жизнь Катрин М." обнажение собственной частной жизни. В своем первом романе 50-летняя Катрин с откровенностью и бесстрашием опытной перформансистки поведала историю своих сексуальных приключений: сменяющие друг друга любовники, групповой секс в Булонском лесу, особое пристрастие героини к минету. Продолжением этого опыта стала вторая биографическая книга, когда после 26 лет совместной жизни обнаружилось, что ее муж тоже не сидел все это время без дела. Милле пытается описать физиологию ревности, фиксируя каждое свое движение с дотошностью ученого. Она испытывает на себе потенциально смертельную вакцину, ведя рассказ "из глубин своего тела", в деталях описывая шпионаж женщины за мужчиной, "этой постыдной деятельности, которой в принципе не должно быть места ни для всех остальных людей, ни для нашего забывчивого сознания". Удивительно, насколько этот литературный опус далек от литературы и близок современному искусству с его игнорирующим приличия любопытством к частной жизни. Искусству, выставляющему на обозрение публики интимные подробности как лишенные эмоционального содержания объекты. Но после первой книги трюк уже не проходит: ревность оказывается обратной стороной сексуальной свободы, которой Милле наслаждалась раньше, необходимым послесловием, утверждающим, что на самом деле промискуитет — это не так уж и хорошо.
"Век абсурда. Почему в современной жизни трудно быть счастливым"
Не такой умный, как Джулиан Барнс, но, как и он, сыплющий цитатами из Флобера и Сенеки, не такой бойкий, как Малькольм Гладуэлл, но, как и он, перемежающий в повествовании результаты научных экспериментов с культурными реминисценциями и историей мировой философии, британский романист и переводчик, преподаватель информатики по первой профессии Майкл Фоли дебютировал в жанре нон-фикшн книгой "Век абсурда" — о возможности, или, скорее, невозможности счастья в предлагаемых миром обстоятельствах. О том, как достичь счастья, понятное дело, книг больше, чем читателей — впрочем, на полку практической литературы Фоли тоже поставить не удастся, потому что рецепта в привычном для нас виде книга не содержит. Фоли начинает и заканчивает критикой общества потребления, превозносит буддизм за рациональность и отказ от мирского и ругает все стороны современности, до которых в состоянии дотянуться: американский сахарный сироп капиталистических благ, превалирование "Твиттера" над разумом, атрофию опыта и утрату духовности, победу подсознательного над сознанием и пр., и пр. "Свобода не ведет автоматически к самореализации,— поучает он.— Напротив, свобода — это тяжкий упорный труд". Фоли сравнивает этот труд с сизифовым, только в его трактовке Сизиф обретает счастье в самом труде, награду в абсурдности своей судьбы. Предлагается, то есть, обменять капиталистическое довольство на протестантское смирение. Если хочется достичь счастья, конечно,— Фоли же пессимистично полагает, что, пока не поменяешь общество, ничего из этой затеи не выйдет.