До недавних пор Венгрию не приглашали в клуб великих фотодержав. То есть про пятерых фотографов с труднопроизносимыми именами (настолько, что двоим пришлось придумать простые и эффектные псевдонимы — Брассай и Капа), без которых не могла обойтись ни одна история фотографии XX века, все, конечно, помнили: они — родом откуда-то из Австро-Венгрии. Но поскольку эти труднопроизносимые венгерские имена стали именами из истории фотографии в Германии, Франции и США, историческая их родина оставалась как бы ни при чем. Первое художественное образование и первые уроки фотографии почти все они получили в Будапеште, но по их хрестоматийным снимкам сразу не скажешь, что это была одна мгновенно узнаваемая национальная школа, как какие-нибудь "малые голландцы". Может быть, оттого, что венгры, о которых идет речь, все как один великие и слишком уж не похожи друг на друга. Думается, что это было просто одно поколение и одна судьба: Андре Кертес, Ласло Мохой-Надь, Мартин Мункачи и Брассай (Дьюла Халас) родились на исходе XIX века, оказались на фронте в Первую мировую, собственными глазами наблюдали распад империи и бежали на Запад, все западнее и западнее. Вначале потому, что там — дада, сюрреализм, Баухаус — было интереснее. Потом — потому, что там, в Нью-Йорке после 1933-го и уж особенно после 1939-го, было безопаснее. Только Роберт Капа (Эндре Эрне Фридман) выпадает из общего ряда: он был много младше, в Первой мировой по малолетству не участвовал, и, возможно, поэтому всю свою недолгую жизнь гонялся за войной, пока она сама не нагнала его в Индокитае в 1954-м.
Брассай. "Берег Сены". Париж, 1931 год
Фото: © Brassai Estate – RMN/Hungarian Museum of Photography.
В общем, то, что маленькая Венгрия внесла огромный вклад в историю мировой фотографии, стали признавать лишь в последнее время, во многом благодаря стараниям Венгерского музея фотографии в Кечкемете. Этот музей участвовал и в подготовке выставки "Очевидец: Венгерская фотография в XX веке", открытой в Королевской академии в Лондоне. Разумеется, она выстроена вокруг великолепной пятерки, каждый фотограф которой — на свой лад образец. Военный репортер? Роберт Капа — с непременным республиканцем, раскрывающим объятья навстречу пуле в Испании, и обритыми наголо мадоннами-коллаборационистками в Шартре. Авангардист? Ласло Мохой-Надь с фотограммами и ракурсами, в плагиате с которых обвиняли Александра Родченко. Искусство как фотография? Брассай с ночным Парижем — романом в духе Генри Миллера, Жана Жене или кого-то еще из его сюрреалистической компании, только написанным с помощью фотообъектива. Фотография как искусство? Андре Кертес с тенями, бликами, полутонами и тонкими линиями, которые, маскируясь под дужки очков или спинки стульев в Тюильри, стремятся стать абстрактной картиной. Фотография как решающий момент? Мартин Мункачи с его гимном движению, бегущими по пляжу моделями (впервые в истории Harper's Bazaar и всего модного глянца, чья вера в студийную съемку была поколеблена раз и навсегда) и вбегающими в озеро Танганьика мальчишками, которые вдохновили Анри Картье-Брессона на занятие фотографией и изобретение известной фототеории.
Впрочем, самое интересное на лондонской выставке — это даже не эти пятеро, отправившиеся покорять мир — и мир действительно покорившие. Самое интересное — имена не столь громкие, отчасти потому, что их обладатели остались в Венгрии и за ее пределами про них мало кто слышал: Эрно Вадаш, Карой Эшер, Ласло Фейеш, Золтан Берекмери, наконец, Рудольф Балог — учитель Мартина Мункачи и всей венгерской школы фотографии. О которой именно на фоне этой многофигурной картины, где к героям первого плана добавлены планы второй и третий, можно говорить как о школе.
Лондон, Королевская академия, до 2 октября