Ботанический ад

Гастроли танец

В Театриуме на Серпуховке американская компания Momix при поддержке президентской комиссии Обамы--Медведева представила спектакль "Ботаника". По мнению ТАТЬЯНЫ КУЗНЕЦОВОЙ, частные открытия авторов не сложились во вразумительное целое.

Труппа Momix, соединившая в названии слово "смесь" и имя своего основателя Мозеса Пендлтона, известна москвичам еще с середины 1990-х. Специализируется компания в редком жанре пластического иллюзионизма (проще — визуальных обманок), и самое удивительное то, что изобретательность хореавтора Пендлтона не иссякает. Вот уже четвертый десяток лет он придумывает все новые (или хорошо забытые) аттракционы, отыскивая различные возможности поразить зрителей.

Надо отметить, что аудитория Мозеса Пендлтона весьма разнообразна — от неискушенных зрителей Олимпийских игр (хореограф ставил шоу закрытия Олимпиады в Лейк-Плэсиде) до многоопытных балетоманов (иллюзиониста привечала и элитарная Парижская опера, заказавшая балет про Эрика Сати, и Диана Вишнева, исполнившая три его миниатюры в золотомасочной программе "Красота в движении"). Но в этой всеядности сочинителя есть и оборотная сторона. Его шоу, поражающие всплесками фантазии и пригодные для всех случаев жизни, лишены конкретного адресата и внятной художественной идеи.

Точнее — она существует, но в каком-то прикладно-утилитарном варианте. Хореавтор Пендлтон объединяет свои номера единой темой, заявленной в названии спектакля. Обычно его, выросшего на ферме отца в буколической глуши, вдохновляет природа в ее разнообразных проявлениях. Лет шесть назад он привозил в Москву спектакль "Опус кактус", сейчас расширил сферу исследования до "Ботаники" (включая необъявленные "минералогию" и "палеонтологию").

Два отделения номеров, дополненные видеорядом на заднике, представляют природные явления, а также флору и фауну: персонажами становятся гроза, ветер, камнепад, цветы, деревья, пернатые, насекомые. В программу включены и миниатюры, придуманные для Дианы Вишневой: "лежачее" адажио на пологом зеркале (отражение делает танцовщицу похожей на этакого сексапильного паука — кажется, что у нее конечностей не вдвое, а чуть ли не вчетверо больше); соло в широкополой шляпе с висящими до пола нитями бус (вращения артистки превращают их в ослепительный танцующий диск); макабрическая пляска трех пар голеней и рук, покрытых флюоресцентной краской,— отделенные от тел, порхающие в полной темноте, они складываются в различные картинки, изображая то лебедей, то страусов, то балеринок в классе, то ухмыляющиеся мордочки.

Хореограф мог бы и не использовать свои хиты из чужой программы: новинок хватало с избытком. Один гигантский, рогатый, хвостатый скелет доисторического чудища с восседающей на нем полуобнаженной красоткой мог бы потянуть на целый комический балет: влюбленный диплодок завивал позвонки узлом, становился на дыбы, стелился домашним песиком, а потом сожрал неуступчивую амазонку, затолкав ее между ребрами. Однако, похоже, Мозес Пендлтон шутить вовсе не собирался — переваренная амазонка возродилась, чтобы схлестнуться в акробатическом адажио с античным юношей: так автор намекал, что человеческие особи — лишь часть всеобщей эволюции живой природы.

Отличный номер получился бы из такой, казалось бы, невинной банальности, как жизнь цветка: из сердцевины пяти пухлых гвоздик сначала являлись девичьи лица, потом возникали ножки, затем цветок опускался все ниже и ниже, поэтапно открывая женские прелести своих пестиков. И если бы эти прелести были обнажены — лучшего номера для какого-нибудь Crazy Horse нельзя было бы и придумать. Но Мозес Пендлтон вовсе не собирался потворствовать эротоманам: "цветы" были наглухо запеленуты в телесного цвета платья. В другом случае автор, напротив, оголил своих танцовщиков: прикрытые лишь бандажами, сплетясь самым затейливым образом, они изображали лепестки распускающейся розы — но столь целомудренно и аскетично, что эта картинка не привлекла бы внимания и озабоченных подростков.

Можно долго перечислять чудеса "Ботаники". И достигающие колосников гигантские полотнища, натянутые на палки,— они изображали смерчи, волны и облака (впрочем, этим эффектом еще 100 лет назад сражала зрителей Лой Фуллер — тогда это называлось танцем "серпантин"). И гибкие гофрированные трубы, заменившие артистам руки и превратившие их в диковинный постиндустриальный лес. И увлеченных брачными играми "кентавров", составленных, понятное дело, из двух артистических тел, лягающихся, подпрыгивающих, несущихся боевым галопом. И все это время меня не оставляло чувство досады от того, что изобретения этого Кулибина от хореографии не попали в руки остроумному режиссеру. Сам же Мозес Пендлтон — решительно ни рыба ни мясо: слишком серьезен для коммерческого автора и слишком незатейлив для современного хореографа.