В Англии книга Джулиана Барнса 2008 года, написанная вскоре после смерти обоих родителей, поначалу преподносилась как мемуар, жанр, в котором англичане добились такого совершенства, что не нужно даже быть постмодернистским классиком, чтобы написать скромный томик несомненно приятных для чтения воспоминаний. Но это оказалась совсем другая книга. Барнс, как многие его собратья по литературному направлению, начисто лишен двух необходимых для мемуариста качеств: сентиментальности и чувства юмора. Он, в общем, никогда и не был особенно смешным, скорее умным, чем остроумным, если не считать юмора, который мы из уважения к британской нации в его книги вчитывали сами. Что получается, когда памяти родителей посвящает книгу сентиментальный и остроумный автор, можно прочитать в написанном год спустя очерке американца Кристофера Бакли "Прощайте, мама и папа". В нем любящий сын описывает родителей со всеми их недостатками, умудряясь даже недостатки превратить в повод для восхищения. Такого почета маме и папе Барнс не оказывает: старение и смерть вызывают у него такую панику, что над свежей могилой он разражается речью о страхе смерти. Сыплет именами (среди его персонажей — Монтень, Стравинский, Флобер, Моэм), обращается к брату-философу за консультациями, ни единой секунды не старается быть увлекательным и на протяжении без малого четырехсот страниц льет из пустого в порожнее. А что, если есть Бог? а что, если нет Бога? а что страшнее — сама смерть или умирание? а что по этому поводу думает весь остальной мир?.. "Это, кстати, не моя автобиография,— предупреждает он читателя.— По большей части я пытаюсь определить, насколько мертвы мои родители". Та же барнсовская пытливость, что была свойственна лучшим его романам, написанным в жанре интеллектуального расследования, впервые кажется скорее недостатком, чем достоинством.
Тут есть еще и своя дань странным семейным отношениям — родители писателя набивали своими любовными письмами пуфик для сидения, а дедушка, когда бабушку тошнило на корабле, собирал стаканчики с рвотой и выставлял их на палубе на всеобщее обозрение, "как будто специально хотел унизить бабушку".
Дело не в том, что Барнсу нечего существенного сказать о родителях, а в том, что сказать он ничего не может. Одно дело сочинять истории, а другое — пытаться описать реальность. Всякая попытка мемуариста спотыкается о неспособность памяти сохранять реальность: даже история со стаканчиками — и та выглядит совсем по-разному в воспоминаниях самого писателя и его брата. И вот еще: "Мальчишка плюхается на прохудившийся пуф, и сквозь порванные швы летят обрывки любовных писем его родителей. Но никогда ему не удастся сложить воедино картину их вызывающей трепет и полной тайн или тривиальной и ничем не примечательной любви".
Книга о том, о чем нельзя написать книгу: воспоминания, которые так легко даются большинству из нас, для Барнса мучительно невозможны. Довериться памяти он не может, а выстроить семейный склеп из историй и фантазий справедливо не хочет. Единственная имеющаяся в его распоряжении достоверность — собственный страх смерти. Вот он и выжимает из него все, что может, превращая рассказ в эссе. В этом жанре жизненные факты за недостаточностью подменяются культурными.
В год после публикации книги умерла жена Барнса Пэт Кавана — поздно диагностированная опухоль мозга. В 2011 году Барнс закончил свой первый за 6 лет роман. Книга "Ощущение конца", которая поступит в книжные магазины в августе этого года, рассказывает о человеке, который, тихо дожив до среднего возраста, обнаруживает, что его идиллические воспоминания о школьном детстве не вполне соответствуют действительности. Несовершенство памяти становится поводом для романа, и это, кажется, гораздо честнее и правильнее, чем плакать в не по-барнсовски затянутом эссе.
М.: Эксмо, 2011