В Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина выставлена картина Поля Сезанна (Paul Sezanne) "Портрет мадам Сезанн" из собрания Музея изящных искусств города Хьюстона (Houston), США. Этой выставкой ГМИИ начал новую программу сотрудничества с западными музеями.
Музей Пушкина довольно часто проводит "выставки одной картины" — только что здесь гостила "Венера Урбинская" Тициана и "Аллегория музыки" Вермера. Примерно то же ожидалось и в отношении "Портрета мадам Сезанн". Однако посетитель ГМИИ, войдя туда, ничего не обнаруживал. Никакой выставки мадам Сезанн не было, она просто повисла на стене Сезанна в XVIII зале ГМИИ в ряду других его произведений.
Этот ряд не слишком щадящ в отношении американской гостьи. Рядом с автопортретом Сезанна портрет выглядит довольно безличным. Тема одиночества и скрытого трагизма, которую авторы пресс-релиза увидели в чуть наклоненной голове мадам и ее изломанной линии губ, бесконечно яснее читается в "Курящем трубку" пожилом мужчине за столиком из нашего собрания. В смысле артистизма наши "Пьеро и Арлекин" (в виде Арлекина изображен сын Сезанна и мадам Сезанн) бьют мадам как хотят. В целом появление американского портрета между портретами, пейзажами и натюрмортами на стене нашего XVIII зала наводит на мысль, что в жизни господина Сезанна супруга играла роль скорее натюрмортно-пейзажную. В красках ее кофты чувствуется родство с умопомрачительными пейзажами из нашего собрания, а лицо скорее напоминает дорогой, но пожухший фрукт из натюрморта, чем тонкий психологический этюд. В общем, господа Морозов и Щукин, собирательству которых ГМИИ обязан своей коллекцией, знали толк в том, что покупали, и купили вещи куда более сильные, чем хьюстонский портрет.
То есть вроде как пришел получить удовольствие по поводу американского визита, но сначала не получается. Даже обидно. Стоишь, смотришь, считаешь. За "Портрет мадам Сезанн" мы, между прочим, "Портрет старушки" Рембрандта на полгода в Хьюстон отправили. У нас Рембрандтов тоже не полные закрома — всего-то было, что две старушки и один старик. "Старушка", пожалуй, получше будет. Недаром из Хьюстона на церемонии открытия никого не было — уже с утра с нашей старушкой в аэропорт уехали. Я бы тоже побыстрее в Шереметьево двинул при таком раскладе. Старушка, бабушка Рембрандта! За одну такую бабушку жен Сезанна надо было три штуки просить. Это как минимум. Вон мы за "Аллегорию музыки" Вермера аж пять Гогенов в обмен отправляли, а они? Нечестно получается. Хотя, с другой стороны, зачем нам три жены Сезанна за нашу старушку, когда у нас вон своего Сезанна пятнадцать погонных метров? Да и вообще, чего они с этим Хьюстоном меняются, поди не Метрополитэн какой-нибудь, чего с них возьмешь.
В голове проносятся эти бранчливые соображения, глаза однако же не могут оторваться от мадам Сезанн. Портрет, лишенный каких-либо признаков эффектности. Дом, быт, никакой — ни сумрачный, ни ясный — день. В этой своей кофте женщина выглядит существом вполне асексуальным, неярким пятном на неярком фоне. Словом, абсолютно банальная повседневность. И она медленно, неспешно становится драгоценностью. Когда неяркое пятно становится умопомрачительным по тонкости богатством цвета, очень лирическим, почти бесплотным по интонации. И одновременно очень даже вещественным и весомым, так что ты его ощущаешь как вполне реальное тело. Как-то постепенно становится понятно, что повседневность — это огромное и радостное богатство.
Это очень благодарное чувство начинает окрашивать и отношение к самому факту обмена. Пусть уж они там в Хьюстоне полгода полюбуются отчаянием человеческой старости и потрясутся безнадежностью человеческого одиночества, спасибо им за это. Есть в этом смысл. И я вам даже скажу, какой.
Да, конечно, у нас Сезанн в музее получше висит, чем в Хьюстоне, только кто на него смотрит. Есть проблема большого музея — проблема постоянной экспозиции. Если бы сегодня собрание ГМИИ, сорок лет висящее там на стенах, вдруг стало приезжать к нам в виде выставок, мы бы не могли прийти в себя от восторга перед таким колоссальным богатством и выстроили бы многокилометровую очередь, чтобы это увидеть. Но пока оно там просто висит, очередь выстраивается только из японцев пополам со школьниками.
Стоит повесить на стену XVIII зала одну американскую вещь Сезанна, и ты немедленно начинаешь бегать вдоль всей этой стены и смотреть, какой же у нас есть замечательный Сезанн. Так, будто в Москву приехала выставка шедевров Сезанна, и не посмотреть ее просто невозможно.
Но и это еще не все. Положа руку на сердце, честно ответьте себе сами, давно ли вы видели "Портрет старушки" Рембрандта? Много ли вы о ней думали? А теперь скажите, ничего не шевельнулось в вашей душе тогда, когда вы узнали, что наш "Портрет старушки" увезли в Хьюстон? И целых полгода — полгода! — у вас практически нет шансов увидеть этот шедевр? Шевельнулось? То-то же.
Я, например, не видел "Старушки" с начала перестройки. После того как я насладился женой Сезанна, я пошел смотреть, что осталось от Рембрандта. Я пытался вспомнить, где висела "Старушка", я не мог. Это неспособность, даже закрыв глаза, представить себе стену с любимым портретом старушки глубоко меня травмировала, и я не знаю, как протяну еще полгода.
Так что вместо одной выставки получилось сразу две — Сезанна и Рембрандта. Причем Рембрандта даже концептуальнее — это выставка пустоты, которая осталась после того, как ее увезли, выставка ожидания, что ее вернут обратно. Это очень современно.
Между прочим, на церемонии по поводу вывешивания портрета госпожи Сезанн госпожа Антонова сказала, что это только начало. Что скоро по обмену вообще увезут всех французов. И XVIII века, и импрессионистов. Представляете — уедет Буше, уедет Моне. Спешите в музей.
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН