Художественный руководитель Петербургского малого драматического театра Лев Додин в воскресенье получил премию "Европа — театру". Она считается высшей европейской театральной наградой и до сих пор никому из России не присуждалась. Премию вручили в итальянском городе Таормина, куда Додин отправился почти сразу после того, как получил высшую российскую театральную премию "Золотая маска". Лев Додин ответил на вопросы корреспондента "Власти" Романа Должанского.— Что вы почувствовали, когда узнали о присуждении вам этой премии?
— Удивление, наверное. Там такие имена в списке предыдущих лауреатов, что с ними в ряд себя не ставишь.
— Только что исполнилось 15 лет спектаклю "Братья и сестры" по деревенской прозе Федора Абрамова, который принес вам мировую славу. В мае будет 20 лет другому абрамовскому спектаклю — "Дом". Вы все еще их играете. Вы думали о том, что они так долго проживут?
— Нет. Как правило, если делаешь что-то на века, получается нечто очень недолговечное. Когда мы двадцать лет назад выпускали "Дом", то делалось это в атмосфере неприятия, даже со стороны некоторых участников спектакля. Многие не понимали драматургии, не видели ее. Первый прогон кончился скандалом, и артисты дрогнули. Какие там к черту двадцать лет! Мечталось только, чтобы наутро все не закрыли. Я помню, как рядом со мной во время спектакля сидел знакомый критик и все время что-то писал, писал, писал... Боже, думаю, сколько же у него замечаний, всем недоволен. И все другие недовольны, работы на год вперед нет и не будет, жить не на что... Так что ничего никогда не известно. Сегодня даже тяжелее, потому что попытка сделать новое наталкивается на предубеждение.
— В этом году у вас сплошные праздники. Высшая европейская премия, да еще и "Золотая маска" за последний спектакль "Чевенгур"...
— Опасный год. Праздники — это прекрасно, но всегда боишься того, что придет за ними, чисто физиологически боишься. Праздники отбирают слишком много энергии. Хочется, чтобы все даты были только моментами пути, а не какими-то, как принято говорить, этапами.
— На фестивале, который сопутствует вручению премии, вы показываете как бы путь театра за двадцать лет: самый старый спектакль "Дом" и самую свежую постановку, которую в России еще никто не видел,— ирландскую пьесу "Молли Суини". Расскажите немного об этой последней работе.
— Я сознательно выбрал что-то совсем новое для меня и для артистов. Пьеса состоит из одних монологов, всего три персонажа, что для нашего театра необычно, а для меня почти как отдых, потому что не надо заниматься проблемами соединения многих людей на сцене.
— Это первая зарубежная пьеса за долгие годы, которую вы ставите. Что вы ищете в новых пьесах в первую очередь?
— Прежде всего ищешь волнение, если не бояться такого абстрактного слова. Я еще могу не думать о том, кто и как будет обслужен ролями. Наш театр занимается исследованиями, и кому это интересно — тому интересно, кому нет — тому нет.
— Вы видите перспективу жизни своего театра?
— Есть даже даты следующих премьер. Но есть и ужас оттого, что все, что ни затеваешь, требует на самом деле гораздо большего времени, сил, погружения в материал, чем это кажется заранее.
— Ваши самые знаменитые спектакли-юбиляры — о северной глубинке. Никто не удивлялся, как это вы с вашим отчеством "Абрамович" занимаетесь русской деревней?
— Буквально так никто не говорил. Хотя первое, что было заявлено на обсуждении "Дома": "Это клевета на Россию". Так сказал завкафедрой марксистско-ленинской философии. Потом, даже в новые времена, были слышны похожие упреки. Говорили и по поводу чеховской "Пьесы без названия", как будто это я выдумал, а Чехов только записал. Мой папа — геолог, объехал половину Советского Союза, много работал в Сибири. Я там родился, тоже объехал почти всю страну. Иногда даже сам Федор Абрамов удивлялся: откуда вы все это так хорошо знаете? Со стороны виднее, отвечал я.
— С кем был бы "деревенщик" Абрамов теперь?
— Гадать об этом бесполезно. Что касается Абрамова, то он был моим другом. Но в то же время понимал, что, кабы не мой пятый пункт, спектакли проходили бы легче. Это очень сложное чувство. Противно притворяться, что я свой в доску, больше русский, чем русские по крови. Сегодня важнее ощущать себя гражданином Европы, гражданином мира. Хотя тебе могут в любой момент дать по голове и показать, что ты гражданин только своей конуры и ничего больше. Тем не менее мы все делаем в России. В этом сарае Европы, как я его называю. Здание более обветшавшее трудно себе представить.
— Для какого зрителя вы работаете?
— Мы не работаем для зрителя, если честно. Как бы это обидно ни звучало. Мы о зрителях действительно совсем не думаем. Мы занимаемся тем, что нам интересно. Почему нам так всегда трудно всплыть на поверхность и выпустить спектакль? Именно поэтому. Только после премьеры мы продолжаем исследование вместе со зрителем. Вообще, я не люблю разговоры о запросах зрителя. Идея адресности искусства — очень советская идея. Или коммерческая, что часто соединяется. Не может зритель ничего от нас требовать! В лучшем случае он может ждать то, что ему понравилось в прошлый раз. Весь интерес в том, что он увидит нечто, чего он не ожидал увидеть и даже не осознавал, что хотел бы увидеть. Восемь часов про деревню ("Братья и сестры".— Ъ) или десять часов с Достоевским ("Бесы".— Ъ) — как может зритель заранее хотеть этого?
— С "Братьями и сестрами" вы объездили полмира. В какой стране была самая адекватная реакция на ваши спектакли?
— Почти везде. Правильнее было бы спросить: где была самая отличная от нашей? Пожалуй, в Швейцарии. Но это, видимо, просто свойство темперамента. Сосредоточенно смотрят, меньше плача и смеха. Но в принципе, плачут и смеются во всем мире в одних и тех же местах. Мы недавно в очередной раз играли во Франции. В маленьком чудном городке, у подножия Альп, на берегу озера — я бы на их месте вообще ни в какой театр бы не ходил,— а зал замечательно реагировал. Когда в финале первой части герой идет через проход, зрители тянулись к нему руками. Чтобы утешить! Люди ведь только первые десять минут помнят, что им показывают про Россию, а дальше они уже смотрят про себя, про жизнь.
— Сейчас много говорят о том, что в Петербурге родилась новая волна режиссеров. Но никто из них не стремится иметь свой театр, строить свой дом. С чем это связано?
— С тем, что театр — это проклятие. Бывают редкие минуты счастья, а все остальное время надо соединять несоединимые интересы и отвечать за то, за что ты отвечать не можешь, но должен. Я столько слышал злых слов от актеров в адрес своих главрежей и директоров, что очень понимаю молодых режиссеров, которые хотят отвечать только за территорию своего спектакля. Если бы они получили возможность создать театр из своих учеников, они бы рассуждали по-другому, я думаю. А тонуть в труппах, не ими созданных, они не хотят. В свое время я бы сам ускользнул от предложений возглавить театр, если бы не активность моих учеников и не смерть Абрамова, в память о котором мне хотелось поставить спектакль.
— Долгие годы главным театром Ленинграда был Большой драматический, а главным режиссером — Товстоногов. Вы не чувствуете себя сегодня главным режиссером Петербурга во главе его главного театра?
— Эта модель была связана с какими-то особенностями характера Товстоногова, властного и подавляющего человека. Кроме того, система навязывала ему эту роль и его руками делала иногда то, что он сам, возможно, не хотел бы сделать. У меня совсем другой характер. К тем, с кем у меня нет общего понимания дела, я не могу предъявлять никаких претензий. Так что эта роль мне совсем не подходит. Хотя был период, когда мне ее были готовы передать и очень обиделись за то, что я ее не принял.
-------------------------------------------------------
"Иногда даже сам Федор Абрамов удивлялся: откуда вы все это так хорошо знаете? Со стороны виднее, отвечал я."
"Мы все делаем в России. В этом сарае Европы, как я его называюю".
-------------------------------------------------------
Русский выбор Европы
Премия "Европа — театру" была основана больше десяти лет назад. Ее патронирует Совет Европы, а непосредственное решение выносит международное жюри из критиков и продюсеров. Денежное содержание премии составляет 60 тыс. евро. В этом году премию вручают в восьмой раз. До Льва Додина высшую театральную награду Европы получали только самые крупные мировые театральные авторитеты — англичанин Питер Брук, француженка Ариана Мнушкина, итальянцы Джорджо Стрелер и Лука Ронкони, немцы Хайнер Мюллер и Пина Бауш, американец Роберт Уилсон. Таким образом, Додин стал первым не только российским, но и восточноевропейским театральным деятелем, официально возведенным в ранг великих.
Как сказано в решении жюри, Додин получает премию за то, что "посвятил всю свою жизнь обучению артистов и создал труппу, которая стала настоящей семьей". Так что в лице знаменитого петербургского режиссера театральная Европа чествует всю русскую традицию репертуарного театра-дома. Но не забывает и о том европейском уровне профессионализма, который большинству русских "домов" и не снился. Работы додинского Малого драматического театра, как признало международное жюри, обладают "штучным качеством".