Выставка авангард
В "Мыстецьком Арсенале" в Киеве открылась выставка лидера харьковского авангарда Василия Ермилова, сделанная московской галереей ПРОУН при поддержке коллекционера Константина Григоришина, обладателя богатейшего частного собрания ермиловской графики и живописи. Ретроспектива, собранная куратором ПРОУН Мариной Лошак,— вторая в истории персональная выставка великого украинского художника. Из Киева — АННА ТОЛСТОВА.
Стены шахматной комнаты харьковского Центрального гарнизонного красноармейского клуба расчерчены черно-белыми клетками, и по ним скачут на штурм крепостной туры лубочные буденновцы, оставляя позади заводы и мазанки в иконной перспективе. В залах харьковского Дворца пионеров и октябрят (кстати, первого в СССР) между геометрических машин, колес и карданных валов расцветают конструктивистские цветочки — куратор выставки Марина Лошак, конечно, не упустила случая повесить подле ермиловских эскизов домотканые винницкие коврики для залавников в таких же узорах. До начала большого террора Василий Ермилов (1894-1967) отвечал за революционный облик Харькова, тогдашней столицы советской Украины: оформлял агитпоезда, площади к празднованиям годовщин Октября, музеи и клубы. Итальянские футуристы лопнули бы от зависти, увидев поезд "Червона Украина": фрески с заводскими трубами, вагонетками, кранами и шестеренками, на всех парах несущиеся прочь из Юзовки, чтобы наглядно продемонстрировать грядущую механизацию деревни.
Ермилов, учившийся в нескольких знаменитых частных студиях и год прозанимавшийся в Московском училище живописи, ваяния и зодчества вместе с Владимиром Маяковским и Давидом Бурлюком, по первому и самому систематическому своему образованию в харьковском художественно-ремесленном училище был живописцем-альфрейщиком — эпоху монументальной пропаганды и производственного искусства придумали специального для таких, как он, портновских сыновей, знавших толк в ручном труде, грубых материалах и народной картинке. Он мог все: фрески и памятники Трем русским революциям, трибуны и книги с фотоиллюстрациями, шрифты и логотипы, контррельефы и эскизы тканей. Все это — с южным пониманием колорита и орнамента: не в пример суховатым северянам Ермилов разработал свой вариант декоративного и узорчатого, слегка барочного конструктивизма с по-баухаусовски изысканным и по-украински насыщенным цветом, что в "Мыстецьком Арсенале" подчеркнуто тонкой выставочной архитектурой Юрия Аввакумова и Алены Кирцовой.
От ермиловских фресок ничего не осталось: что не успели замазать советские борцы идеологического фронта, добили немцы в оккупированном Харькове — история патетически описана Борисом Слуцким в поэме "Харьковский Иов". С конца 1930-х до начала 1960-х такое искусство никому не было нужно: из жизни прирожденного монументалиста и промдизайнера вычеркнули четверть века. На выставке есть лишь две работы этих лет: проходной проект росписи заводского парткабинета и автопортрет — трагическая, темная, прямо-таки филоновская голова. В пору хрущевской реабилитации авангарда Ермилов было расправил крылья: в 1962-м состоялась его единственная прижизненная персональная выставка, он напроектировал юбилейных изданий Велимира Хлебникова, своего большого друга, придумал памятник Председателю земного шара — все это, естественно, осталось лишь на бумаге. Сразу после выставки сгорела его мастерская. В общем, те 250 работ (два макета памятников, пара контррельефов, дюжина черно-белых фотографий контррельефов с подписью "местонахождение неизвестно", несколько картин, остальное — графика, эскизы), которые удалось собрать на выставку по киевским музеям и частным коллекциям России и Украины,— это, почитай, весь доступный на территории бывшего СССР Ермилов.
По сравнению с Михайло Бойчуком и другими мастерами украинского "расстрелянного Возрождения" его судьба сложилась удачно: он не погиб в 1937-м, его произведения не уничтожались за "националистический формализм", Ермилова всего лишь выгнали из Союза художников — по "еврейской" статье как "космополита". А он и правда был космополит: в мозаике плоскостей его контррельефов угадывается будущий Бен Николсон, в цветовых решениях интерьеров — Оскар Шлеммер, в рельефах с включением реди-мейдов и фотографий — Марсель Дюшан и "Баухаус", в "Боярке", посвященной началу войны "абстракции цветового поля", чуть ли не Марк Ротко. К Ермилову — видимо, за сходство памятников Трем русским революциям и Ленинской эпохе с архитектонами — прилип неудачный ярлык "украинский Малевич", но по чувству вещи, материала, фактуры он, скорее, родной брат Владимира Татлина. Но не причисленный к мученикам украинского авангарда Ермилов не вызывает большого интереса на Украине. В России же он, хотя и представлен в частных коллекциях (собирать его работы начал еще основатель кинетистской группы "Движение" Лев Нусберг), музейного признания не снискал. Между тем сделанным для Киева проектом уже заинтересовались в Тейт-модерн и амстердамском Стеделейке, куда, возможно, он потом и отправится, обогатившись вещами из западных музеев.